Мужик удовлетворенно кивнул:
– Вот оно что. Я так и подумал. А то не разберу: ромей не ромей, эллин – не эллин, сарацин – не сарацин. Говоришь по-нашему, но чудно.
– Ты прав, – сказал я, ощущая, как спадает страшное напряжение. – Если ты слыхал про те страны, то понимаешь, что могут быть и вовсе неведомые пока земли.
– Это чудно, – удивился мужик. – Ладно, меня зовут Тверд. Освяти своим посещением мой дом, чужестранец! Гость в дом – бог в дом.
– Меня зовут Юрай, – ответил я. – С удовольствием отдохну в твоем доме. Боги отметили тебя храбростью, ты много видел, много знаешь.
Тверд довольно хмыкнул, попавшись на простую лесть, и мы пошли через реку. Выбравшись на берег, Тверд шуганул ребятню, что тут же окружила нас плотным кольцом. Повсюду я видел вытаращенные глаза, раскрытые рты. Все как в старой России, но что-то не заметно хотя бы сохи, бороны, не видно грабель, стожков сена. Крыши крыты гонтой, деревянными пластинками. Занимаются только охотой? Земледелия даже не знают?
Мы вошли в дом Тверда. Я без стеснения таращился во все глаза. Чужеземцу можно. До петровской эпохи резкого противопоставления русских и иностранцев еще далеко, гостеприимство русичей не омрачено, и среди них охотно селились, растворялись без остатка берендеи, торки, черные клобуки, а позднее так же растворились меря, весь, чудь.
– Гость в дом, бог в дом, – повторил Тверд, подведя меня к огромной печи, занимавшей половину комнаты. – Теперь это твой дом, странник. А мы с семьей – твои гости.
Комната была чистой, просторной. На печи сушилось зерно, снизу виднелось множество больших и малых заслонок. Пахло мятой, от печи шел аромат свежесваренного борща. Посреди комнаты раскорячился грубо сколоченный стол, по обе стороны на крепких ножках стояли широкие дубовые лавки.
– Добротно живешь, – заметил я, опускаясь на лавку. – Боги любят тебя.
Тверд ухмыльнулся:
– Бог-то бог, но сам не будь плох.
– Как это?
– Слабым да неумелым, – объяснил он, – никакие боги помогать не станут. Такие люди – оскорбление для богов.
Он открыл одну из заслонок, и комната сразу наполнилась запахом горячей гречневой каши. Умело вытащив ухватом темный горшок, Тверд бухнул его на середину стола. Пока он, отвернувшись к посуднику, гремел ложками, я рассматривал чугунок, так в моем детстве называла бабушка горшок из чугуна. Грубо отлитый, но все-таки уже металл.