– Всех не заколдует, – ухмыльнулся Ламберт, – вытащите кляп. Пусть отвечает на вопросы.
Смотрит на меня, и я ощущаю все ту же дрожь и это дикое биение сердца с сумасшедшим желанием броситься к нему и... и что? И ничего. Он или играет роль для этой публики, или… это не он. Один из стражников выдернул тряпку у меня изо рта, и я инстинктивно вытерлась о связанные запястья. Подняла голову и встретилась взглядом с герцогом. Дымчатые глаза потемнели на несколько тонов, и дернулись сжатые скулы. Что-то все же неуловимо было в нем другим или я забыла, какими они могут быть, эти невероятные глаза с бархатом ресниц и поволокой, от которой по телу пробегает волна дрожи и замирает сердце.
Гладит пса между ушей и ухмыляется уголком чувственного рта. Нет, он не боится ведьм, не боится всего того, чего боится эта толпа. Он получает удовольствие от происходящего. Его забавляет их ужас, его забавляю я, в виде жертвы. Ему нравится все, что здесь происходит. Ничего подобного я в Михаиле раньше не замечала.
– Какая наощупь кровь младенцев, Элизабет? Теплая? Горячая? А может, холодная? Или ее для вас нагревали?
Тон издевательский, и тяжелые веки чуть приспущены, он смотрит то на мое лицо, то нагло разглядывает мою грудь под тонкой сорочкой.
– Человеческая кровь может быть разной температуры, как у младенцев, так и у взрослых.
– Она знает! Она ведьма, поэтому все знает!
Герцог склонил голову к плечу, и улыбка пропала с его губ. Сейчас я не понимала выражение его лица. Но он смотрел на меня, скорее, как на идиотку.
– То есть вы трогали кровь младенцев?
– Я – врач! Я трогала самую разную кровь! Меня этому учили!
Прожигая его взглядом, мне хотелось сказать совсем другое, мне хотелось закричать, чтоб прекратил весь этот фарс, чтобы развязал меня, освободил немедленно. Что это все слишком затянулось.
– Врач, значит? И кто вас обучал врачебному мастерству? Приходской священник? Монахини или сам Сатана? – вопрос прозвучал издевательски.
– Он! – я указала руками на Парфенова-Потрошителя, ожидая, что его лицо вытянется или на нем промелькнет удивление, раскаяние, и все в этот момент откроется.
Зал зароптал, ахнул от удивления. И я вдруг поняла, что…что говорю не то и не так. Я только что сделала что-то ужасное и неправильное. Что-то настолько идиотское, и я теперь это не исправлю. Мне надо было говорить нечто совсем иное…