Пыл верной Барбы смутил Анжелику.
– А что же, по-твоему, должна я делать? – пробормотала она неуверенно.
– Поехали бы к королю, – зашептала Барба, вновь обретая надежду. – И все стало бы как прежде. Вы бы опять превратились в самую могущественную особу в королевстве, а ваш дом и ваши сыновья повсюду пользовались бы уважением. Поезжайте к королю, мадам. Вернитесь в Версаль.
Она наклонилась, стремясь прочесть на лице Анжелики признаки согласия. Но под усталыми веками сверкнул непримиримый блеск зеленых глаз.
– Ты, Барба, сама не знаешь, о чем говоришь. Поехать к королю! Для тебя, простая душа, нет ничего лучше, как жить при дворе. Но я-то осведомлена лучше. Разве я там не жила? Ты говоришь, жить при дворе? Какая насмешка! Погибнуть при дворе, вот это да. От скуки, от отвращения, в конце концов, от яда соперницы. Жить при дворе! Это все равно что танцевать трикоте на зыбучих песках. Я никогда не вернусь к ним.
– Но король ведь вас любит! Он весь в вашей власти!
– Нет, он не любит меня. Он меня хочет. Я никогда не буду ему принадлежать. Это невозможно. Послушай, Барба, ты кое-чего не знаешь: король Франции всемогущ, но я-то сумела сбежать из гарема Мулая Исмаила… Ты даже не представляешь, что это такое. Ни одной женщине это не удавалось. Это считалось невозможным, немыслимым!.. Так почему же я не смогу победить и короля Франции?
– Так вы этого хотите?
– Да… Я думаю… Я думаю, что мне не остается ничего другого.
– Ах! Рехнувшаяся, рехнувшаяся женщина! Да сохранит нас Господь, – зарыдала Барба и, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты.
Капитан Монтадур обедал в столовой замка. Анжелика следила за ним с порога. Он не ел – он жрал. Из-за рыжих усов его полнокровное лицо казалось еще более красным, глаза неподвижно застыли. Он целиком отдался нелегкой задаче опустошить все блюдо садовых овсянок, стоящее перед ним среди разнообразных судочков. Он ловко подхватывал пальцами овсянку, долго макал ее в соусник, а затем жадно совал в рот. Хрустел костями, звучно их обсасывал и вытирал руки о разложенную на его пластроне салфетку, один уголок которой он просунул в расстегнутую петлю.
– Мы его прозвали Гаргантюа, – хихикнула молоденькая служанка, также наблюдавшая за зрелищем из-за спины Анжелики.
Офицер распоряжался слугами, как в собственном доме. Один из них оказался не очень проворным, тогда, обозвав его деревенщиной, он выбил блюдо у него из рук.