– Ну новенький у меня такой… Сергиенко, – грустно сказал Третьяков. – Хороший паренек. Куражливый…
– А, это который в плечи с купэ ловит? Школьный пацан…
– Молодой, вот что главное… – вздохнул Третьяков.
– А мы? – подмигнул ему Волков и, покачнувшись, осторожно, чтобы Стасик и Третьяков не заметили, придержался правой рукой за косяк двери.
– А мы тоже… молодые. Но уже не очень, – усмехнулся Третьяков. – В этом она права.
– Ладно, ладно, – рассмеялся Волков. – Не развращай мне Стасика. Юный партнер зрелого мастера должен верить в неиссякаемые силы своего мэтра…
– Я и верю, – сказал Стасик.
– И на том спасибо. Сделай, сынок, дяде ручкой, и попробуем уползти в норку…
За кулисами прозвенел второй звонок. Третьяков мотнул головой, словно хотел стряхнуть с себя печаль, и сказал Волкову:
– Дима, я после представления возьму чего-нибудь и зайду к тебе. Стасик нам кофе сварит…
– Нет, – сказал Волков. – Не приходи. Я попробую отлежаться.
– Ладно, – согласился Третьяков. – Тогда до завтра. У вас деньги есть?
– Есть, – сказал Стасик.
– А то смотрите… Мне тут главк премийку подбросил.
… Домой добирались долго – с остановками, перекурами.
Через каждые пятьдесят – шестьдесят метров Волков присаживался на теплый каменный бортик арычного мостика и молча сидел минут десять. Стасик стоял рядом и страдал от сознания своей вины и беспомощности. Затем Волков протягивал руку, Стасик поднимал его, и они шли дальше для того, чтобы снова присесть на бортик следующего арычного мостика.
Дома Волков снял туфли, с помощью Стасика взгромоздился на высокую кровать и закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному и перестать контролировать каждое свое движение, вслушиваться в то, что говорит Стасик, и подыскивать наиболее удобный для Стасика ответ.
– Может быть, тебе кофе сварить? – спросил Стасик.
– Да нет, не стоит… – ответил Волков, не открывая глаз. – Я хочу попытаться уснуть.
– Тебя накрыть чем-нибудь?
– Не нужно, Стас… Жарко.
– Сигареты оставить?
– Оставь. Иди к себе, ложись, отдохни. Ты тоже перепсиховал, измучился…
– Может быть, нам действительно выбросить этот трюк, а?
– Не говори чепухи.
– Ты слышал, что директор сказал?
– Директор – глупый, трусливый администратор. Иди отдохни… Я позову тебя, партнерчик. Иди.
Часа через два Волкову стало совсем худо. Боль начиналась в руке и разливалась по всему телу. Волков задыхался. Его бросало то в жар, то в озноб. Мерещилась какая-то чертовщина, откуда ни возьмись возникла музыка – старые, пятнадцать – двадцать лет тому назад слышанные мелодии… Повязка врезалась в руку, и Волкову казалось, что если он снимет повязку, то сможет глубоко вздохнуть и ощущение удушья пройдет немедленно. Но снять бинты не было сил, и Волков лежал неподвижно. Изредка он открывал глаза, и тогда музыка исчезала. Какое-то время Волков пытался сосредоточить свой взгляд на большом цветастом термосе. Этот термос Волков уже несколько лет возил с собой, и в каждом городе, в каждом новом гостиничном номере или в каждой чужой комнате термос с фантастическими розовыми цветами и ярко-синими колибри был олицетворением дома. Это был самый реальный предмет волковского существования. Только он, нелепо раскрашенный, старый китайский термос, мог вернуть сейчас Волкова из забытья в реальную боль.