Эти слова, конечно, были государственной изменой, и любой, кто произнес бы хоть что-то подобное, немедленно угодил бы в застенок, а комиссия еще до обеда приговорила бы его к пуле из пистолета Токарева в затылок. Но Хозяин был мертв, и жизнь уже начала меняться.
Поэтому Спешнев просто наслаждался невероятной – еще пятнадцать минут назад он не мог об этом даже мечтать – сигаретой, ощущая, как ее дым оседает в его легких, пил чай и всем телом чувствовал окружавшее его тепло.
Пушкин с заговорщицким видом подался вперед. Это выглядело так, будто он боится, что кто-нибудь подслушает его разговоры и донесет, хотя на самом деле при желании он мог бы приказать всей охране лагеря немедленно застрелиться, и его послушались бы.
– Вот что я тебе скажу, Спешнев, – произнес он шепотом. – Может быть, тебе даже повезло, что ты оказался здесь, хотя, конечно, и здесь было не до веселья. Это так, но Москва в последние годы, когда Хозяин лишился рассудка, была ужасным местом. Страх, паранойя, предательство, выбивание бюрократии, причем порой по три и по четыре раза подряд, жестокие игры «черных марусь»[9], увозивших одних и проезжавших мимо других. Нет, это было совсем невесело. Мало кто мог понять, что делать и как себя вести. Здесь, по крайней мере, все было ясно.
Пушкин, конечно же, ни на секунду не поверил в то, что говорил: он был человеком без иллюзий, практичным человеком в любых значениях этого слова. Однако ему нравилось порой изрекать всякие абсурдные вещи, зная, что никто не станет ему возражать.
Но Спешнев не мог сдержаться и не съязвить.
– Да, генерал, – весело сказал он, – как часто, просыпаясь в четыре утра и бодро шагая по заснеженной равнине, чтобы поскорее начать делать эту проклятущую дорогу к Северному полюсу, я говорил себе: «Я самый удачливый человек на всей земле и могу только возблагодарить звезды, что за моей спиной стоит генерал Пушкин и присматривает за мной!»
Пушкин проигнорировал иронию: сегодня он был в благодушном настроении.
– Спешнев, я с огромным удовольствием проделал весь этот путь только для того, чтобы лично объявить о твоей реабилитации! Спешнев, я отчаянно добивался правосудия в твоем деле, я выдержал самую настоящую войну! Я никогда не забывал о тебе, Спешнев, даже когда все остальные выкинули тебя из памяти. Именно мне, Пушкину, ты должен благодарно кланяться до земли. Я, Пушкин, возвращаю тебе жизнь!