– Ну, прямо Углич, что на Волге, – сказал кто-то среди студентов.
– А и так почти Углич. Уголичи-Северские. Давний оплот здешних староверов. Даже цари ничего с ними не могли поделать…
– Этакая Русь рядом с Западом…
– История, чего ж тут…
Девушка в синей аэрофлотовской пилотке подняла от рюкзака голову и спросила гитариста:
– Миша, а ты песню про Углич помнишь?
Тот прихлопнул струны.
– Ту, что Димка Ярцев сочинил? А как же. Мы ее и там… помнили. Правда, командиры косились, не в жилу, мол. Но все равно…
– Эх, Димка, Димка… – сказали за грудой рюкзаков. – Главное, перед самым дембелем…
Гитарист переливчато перебрал струны, откинул волосы, посмотрел на Уголичи-Северские и запел… Голос у него оказался высокий, почти как у девушки.
Раскалил закат на небе угли
И с размаха на реку обрушил.
И глядится в воду древний Углич
С темно-красной церковью-игрушкой…
Парни и девушки начали подвигаться к певцу, окружили. Мальчик его уже не видел. Но голос звенел.
…А игра была – не на свирели,
У крыльца толпой бояре стали.
«Покажи, царевич, ожерелье…»
И по горлу – с маху острой сталью…
Вот и все. Легенда или сказка…
От заката взгляды поднимите:
Виден в небе храм в багровой краске —
Жил да был на свете мальчик Митя…
Мальчик вспрыгнул на планшир, ухватился за трубчатую стойку фонаря. За головами и спинами опять увидел гитариста. Тот наклонился над струнами, голос у него как бы потемнел:
Жил да был… Над Волгою затишье.
Не спеша звезда в закат упала…
И вдруг с плачущим, чисто цыганским вскриком, со взмахом отброшенных волос:
…А за что во все века мальчишек
– Топорами, пулями, напалмом?!
Мальчик вздрогнул и соскочил на палубу. И услышал уже из-за голов:
Тонкий крест стоит над облаками,
Высоко стоит над светом белым.
Словно сам Господь развел руками,
Говоря: а что я мог поделать?
Тихо стало, и в плеске забортной воды, в бледнеющем оранжевом свете Уголичи-Северские медленно проплывали мимо «Кобурга», который к этой пристани почему-то не причаливал…
Мальчик постоял еще на корме. Песен больше не было. Да и слушать другие после этой, про Углич, не хотелось. Он ушел на середину парохода, сел на скамейку из крашеных реек, у стенки с каютными окнами. Здесь палуба была совсем узкая – от скамьи до бортового поручня не больше метра.
Прошел пассажирский помощник. Мальчик подтянул ноги, поставил пятки на скамью. Помощник сказал равнодушно: