– Ружья на плечо-о-о! – прокричал сержант.
– Разойдись! – скомандовал Буш, потом не так громко: – Тихо! Молчать!
Возбужденные матросы могли по команде «разойдись» начать болтовню – они тоже ни разу в жизни не проходили близко от французского корабля, не обменявшись бортовыми залпами. Но Буш твердо вознамерился убедить французов, что команда «Отчаянного» сплошь состоит из стоиков. Уайз тростью приводил приказ в действие, и матросы разошлись дисциплинированно – порядок нарушил лишь один короткий вскрик, когда трость обрушилась на чью-то спину.
– Это и впрямь «Луара», сэр, – сказал Буш. Отчетливо видно было название, выписанное изящными золотыми буквами на украшенной орнаментом корме фрегата. Хорнблауэр вспомнил, что Буш по-прежнему не ведает, откуда оно ему известно. Приятно прослыть всезнающим, пусть даже необоснованно.
– И вы были правы, сэр, что не стали от них удирать, – продолжал Буш.
Почему так невыносимо видеть восхищение в глазах Буша? Буш не знает об участившемся сердцебиении и о потных ладонях.
– Наши ребята смогли поближе взглянуть на француза, – неловко произнес Хорнблауэр.
– Точно, сэр, – согласился Буш. – Вот уж чего я не ждал, так это услышать эту мелодию с французского фрегата!
– Какую? – неосторожно спросил Хорнблауэр и тут же разозлился, что обнаружил свою слабость.
– «Боже, храни короля», сэр, – просто ответил Буш. К счастью, ему не пришло в голову, что кто-то может не узнать гимн своей страны. – Если бы у нас был оркестр, нам пришлось бы играть их «Марсельезу».
– Пришлось бы, – сказал Хорнблауэр. Надо немедленно сменить тему. – Смотрите! Они ставят брамсели. Быстрее! Засеките время! Посмотрим, что они за моряки.
С запада дул штормовой ветер. Невероятно ясная погода, стоявшая последние несколько недель, закончилась, и Атлантика вернулась в обычное свое состояние. Под полностью зарифленными марселями «Отчаянный» боролся с ветром, идя в крутой бейдевинд на левом галсе. Левый борт он подставил огромным валам, беспрепятственно пробежавшим тысячи миль от Канады до Франции. Шлюп качался с бока на бок, потом с носа на корму, потом подпрыгивал и снова кренился на бок. Ветер так сильно давил на марсели, что он почти не наклонялся влево – кренясь на правый борт, замирал на миг и возвращался в вертикальное положение. Но хотя бортовая качка и ограничивалась таким образом, корабль подпрыгивал вверх и проваливался вниз на каждой проходившей под килем волне. Все чувствовали, что давление досок на ноги увеличивается и затем уменьшается всякий раз, как палуба взмывает и падает. Ветер завывал в такелаже, древесина стонала под постоянно меняющимся напряжением, изгибавшим судно по длине. Однако этот стон успокаивал – то были не резкий треск и не беспорядочные шумы. Он говорил, что «Отчаянный» гибок и податлив, а не жесток и хрупок.