Эфталиты пока к городу не приближались, поджидая основное персидское войско, застрявшее на восточном берегу Евфрата, но они засели в окружающих Эдессу холмах, и вечерами белесый дым их костров был особенно заметен на фоне темно-синего, усыпанного яркими звездами неба. Эта угроза пугала жителей и раздражала воинов, и тогда военным советом решено было начать ночные вылазки. Как и следовало ожидать, этим занялись не регулярные войска, и уж тем более не малочисленный постоянный гарнизон Эдессы, а отряды готфов, чьим военным ремеслом как раз и была разведка. Они стали небольшими группами уходить в сумерках и возвращаться глубокой ночью, несколько раз приводя с собой захваченных в плен эфталитских воинов.
Однажды, вернувшись из такой вылазки уже под утро, Аларих и Гайна, сдав захваченных пленных начальству, отпросились отоспаться и больше в этот день в казармы не возвращаться, что и было им разрешено.
Они крепко спали в тени ореховой кроны на крыше садового домика, когда Гайна проснулся, разбуженный, как он подумал спросонья, птичьим пением: только вот птицы почему-то, как он понял, прислушавшись, мелодию сопровождали словами! А пели они, как ни странно, что-то очень знакомое.
Гайна подполз к Алариху и потряс его за плечо:
– Тс-с-с! Проснись, но не шуми! Ты погляди, друг, какие к нам птички прилетели! Только осторожно, не вспугни…
Они оба приподнялись и осторожно раздвинули густые и ароматные ветви ореха.
На берегу пруда, под невысокой, но тенистой ивой, свесившей светло-зеленые пряди листвы в воду, на коврике расположились трое. Две девушки, это были Евфимия и ее подруга Мариам, сидели и пели, причем Евфимия подыгрывала на самбуке[41], а рядом с ними, свернувшись калачиком, дремала или спала под сладкую музыку нянюшка Фотиния.
Девушки пели:
…Встану я, обойду-ка я город
по улицам и переулкам,
поищу любимого сердцем.
Я искала его, не находила.
Повстречала тут меня стража,
обходящая город:
«Вы любимого сердцем не видали ль?»
Едва лишь я их миновала,
как нашла любимого сердцем.
Я схватила его, не отпустила,
привела его в дом материнский,
в горницу родимой.
Заклинаю вас, девушки Иерусалима,
газелями и оленями степными: —
не будите, не пробуждайте
любовь, пока не проснется[42].
– Песнь песней! – узнал наконец Гайна.
– Ну до чего же хороша! – прошептал Аларих.