Время в долг - страница 25

Шрифт
Интервал


Весь день Семен Пробкин работал в бригаде пилотов-«штрафников» – они насыпали курган для радиолокационной установки на границе аэродрома. А вечером, подходя к эскадрилье, он встретил радостно возбужденного Васю Туманова.

– Чего сияешь?

– Светка согласие дала! В среду пойдем заявление подавать!

– Мне кажется, у нее «вынужденная посадка»?

– Не говори так! Это нехорошо, Сема! Мы любим друг друга.

– Ну-ну… Только папаша Кроткий как узнает, что скоро дедом будет, не сдобровать тебе, Василек.

– Он ладно, вот матери я больше боюсь. А ты чего смурной? Неужели перед собранием дрожишь?

– У молодца, сошедшего с коня, спросили: «Отчего слезы у тебя на глазах?» Недругу он ответил громко: «От быстрой езды». А другу сказал тихо: «Горе у меня большое!..» Не моя присказка. Из монгольского фольклора.

– А как мне ответишь?

– В личном тоже непорядки, Василек.

– Плохо… А насчет собрания не дрейфь!

Их пригласили в комнату.

– Иду, но чую – зря, – флегматично сказал Семен.

Когда пилоты расселись по местам, Аракелян оглядел собравшихся и покачал головой: почти половина – отсутствовала. Полевая страда – трудное время и в авиации. Первым получил право говорить комсорг Илья Борщ.

– Товарищи! Все знают о проступке Пробкина, поэтому суть дела излагать не буду. Но происшедшее мы должны обсудить со всей принципиальностью и сделать соответствующие выводы для себя…

«Почему не пришел командир отряда? Ведь обещал», – думал Аракелян, очищая бумажкой перо самописки. Выступление Борща проходило мимо его сознания.

– Что мы имеем: проступок или пример, достойный подражания? Не уяснив этого, можем столкнуться в работе с подобным случаем и сделать не так, как подобает. Я много думал и только вчера составил мнение… Это было в полете. Я шел на радугу. Когда подлетал, спектр сверкал всеми цветами. Вот он рядом. Бери радугу руками, и ты богат! Я имею в виду – духовно богат, так сказать, эстетически. А что получилось? Прошел – на стеклах кабины осталась лишь водяная пыль…

В дальнем углу, не оценив ораторского искусства Борща, зашумели.

– Давай понятней и короче! – донеслось оттуда.

– Не гипнотизируй!

В комнату вошел Терещенко, и все затихли. Это командиру всегда нравилось, тешило самолюбие: демократия – демократией, а уважать должны! Он всегда чуть-чуть опаздывал на собрания и потом анализировал, какой эффект произвело его появление, не пошатнулся ли его авторитет? Он благосклонно кивнул пилоту, уступившему место рядом с Аракеляном.