– Клянусь всеми чертями ада! – взревел Франсуа, снова вскочив с кресла так резко, что поскользнулся на протезе и едва не упал. – Я убью этого недоделанного аббата, как только он сунется со своей гнусной рожей во Францию…
– Значит, вы узнали себя? – прощебетала Мари с невинной улыбкой, которая окончательно вывела из себя Бофора.
– Его я тоже узнал, – прошипел он, став из красного фиолетовым. – Писать обо мне подобные гнусности способен лишь один человек: этот жалкий аббат де Гонди, дьявол бы его забрал…
– Перестаньте взывать к мессиру Сатане! Хотите знать продолжение письма?
– Если оно в том же духе…
– Нет. Дальше в нем расточаются любезности мне. Там написано, что было бы гораздо лучше призвать на помощь меня и доверить мне это дело. Там еще сказано, что, наверное, еще не поздно поместить эту особу в надежный монастырь, где ее душа, чего нельзя сказать о теле, по крайней мере будет в безопасности…
– В монастырь! – взорвался на этот раз Франсуа. – Отдать мою певчую птичку в монастырь! Она задохнется там!
– Кажется, она не более счастлива в том прибежище, куда вы ее забросили, – возразила Мари, снова став серьезной. – Ведь в письме говорится о муках отчаяния. Похоже, бедное дитя пыталось покончить с жизнью и…
– Неужели вы думаете, что я этого не понял? Я не так глуп, как утверждает ваш дорогой друг… Но почему, Бог мой, почему она сделала это?
И, безвольно опустившись на стул, Франсуа спрятал лицо в ладонях и заплакал. Мари, растроганная этой вспышкой горя и смятением Франсуа, подошла к нему и положила на его плечо свою успокаивающую руку:
– Не волнуйтесь, умоляю вас, и давайте попробуем хладнокровно во всем разобраться!
– Что я могу сделать, если бессилен даже сесть на коня, чтобы мчаться туда…
– В крайнем случае можете поехать в карете, но это ничего не изменит. Взамен этого могли бы приказать подать сюда немного вина и несколько марципанов: весь день у меня крошки во рту не было, и я умираю с голоду. Потом вы все мне расскажете. Но сначала я повторю свой первый вопрос: где она?
– На Бель-Иле, черт возьми! – воскликнул Бофор, тряся колокольчиком, на звук которого появился Гансевиль. – Скажи, чтобы подали вино и сласти.
Франсуа ел вместе с Мари, и терпкое испанское вино слегка его приободрило. Кроме того, Франсуа де Бофор чувствовал, что ему станет гораздо легче, если он поделится своей тайной (она, увы, уже не была таковой после того, как о ней узнал этот де Гонди, всюду сующий свой нос) с этой истинно благородной и честной, искренне любящей Сильви девушкой, кому он мог полностью доверять. Почему, черт возьми, он раньше не подумал об этом? Но разве можно ясно соображать, будучи охваченным негодованием, горем и возмущением?