– Кажется, я имею честь видеть господина комиссара полиции? – спросил Бертелини.
Такое «благородное» обращение произвело на комиссара большое впечатление, и он даже превзошел Леона Бертелини, если не изяществом, то глубиной ответного поклона.
– Это я самый и есть! – ответил он, стараясь придать багровому лицу посильное выражение любезности.
– Милостивый государь, – продолжал странствующий певец, – я артист. Простите, что по личному делу я позволяю себе беспокоить вас во время исполнения служебных обязанностей. Сегодня вечером я намерен дать концерт – маленькое музыкальное развлечение в зале кафе «Торжества плуга» – вы позволите представить вам эту программку? – и явился к вам за требуемым по закону разрешением.
При слове «артист» комиссар тотчас надел снятое им при поклоне кепи и принял вид человека, который, сообразив, что его снисходительность зашла слишком далеко, вдруг вспоминает свое положение в обществе и обязанности службы.
– Я занят! Я должен следить за взвешиванием масла! Проходите! – произнес он, придав голосу надлежащую начальственную сухость.
«Проклятый полицейский!» – подумал Леон. – Но позвольте, господин комиссар, – продолжил он вслух, – я уже шесть раз был у вас.
– Представьте вашу бумагу в канцелярию, – перебил полицейский. – Через час или два я посмотрю, в чем дело. А теперь уходите! Я занят!
«Глядишь на масло! – подумал Бертелини. – О, Франция! И для этого ты сделала девяносто третий год!»[1]
Леон принялся за хлопоты по устройству концерта. Скоро в столовых всех гостиниц и харчевен были положены программы вечера. В конце общего зала «Торжества плуга» появились подмостки. Бертелини снова отправился к комиссару, и того снова не оказалось в полицейском участке.
«Этот комиссар настоящая госпожа Бенуатон, – подумал Бертелини. – Проклятый полицейский!»
Он уже направился назад, как в дверях очутился лицом к лицу с комиссаром.
– Вот, – сказал Леон, – мои документы. Не будете ли столь любезны их проверить?..
Но комиссар хотел есть и шел обедать.
– Не надо, не надо! Я занят! Давайте свой концерт, – буркнул он и поспешил домой.
– Проклятый полицейский! – воскликнул Леон.
Публики на концерте собралось очень много, и хозяин кафе в этот вечер отлично торговал пивом, но чета Бертелини проработала почти впустую.
Между тем Леон был великолепен. Бархатный костюм на нем так и сиял; одна его манера, особенно шикарная – крутить папироски в перерыве между песнями, – положительно стоила денег; комические места в куплетах он подчеркивал так рельефно, что даже самые заплывшие жиром мозги в Кастель-ле-Гаши могли понять, что именно тут надо засмеяться; наконец, гитара звучало быстро, громко, увлекательно.