– Мне тоже, но я помню все очень отчетливо, – сказал Северин. – Орда демонстрантов атаковала посольство Греции; они протестовали против казни Белояниса.
– Я не помню никаких Белоянисов, – сказала Утч.
– Ну, он был греческим коммунистом, – сказал Северин, – но я говорю сейчас о нападении на греческое посольство в Вене. Русские не позволили полиции послать вооруженный отряд на подавление беспорядков. Самое смешное, что протестующих привезли к посольству на советских грузовиках. Теперь помнишь?
– Нет.
– А еще смешнее, что русские разоружили всю полицию – по крайней мере в нашем секторе. Даже резиновые дубинки отобрали. Интересно, может, это придумал Кудашвили.
– У меня плохая память, – сказала Утч.
– У Северина тоже, – сказала Эдит.
– Что, например, он забыл? – спросил ее Уинтер.
– Про свою мать, – сказала Эдит.
Мы с Утч спокойно жевали, в то время как Уинтер сидел с озадаченным видом.
– Что именно? – спросил он Эдит.
– Как она позировала, – спокойно сказала Эдит, – и что почти все время ходила голая.
– Конечно же, я это помню! – вскричал он.
– Расскажи историю про манто и про охрану, – сказала Эдит. – Интересная история.
Но Северин принялся за еду.
Я знаю, какую историю имела в виду Эдит. По выходным, когда Северин не ходил в школу, Катрина вынуждена была брать его с собой. Он просиживал в разных мастерских, рисуя и малюя, в то время как настоящие художники пытались воспроизвести облик его матери. Одна из студий располагалась в русском секторе, и здание охранялось. Обычно, когда охранники пропускали кого-то в вестибюль, им давали чаевые, но Катрина, многие годы приходя туда почти каждую субботу, на чай не давала никогда. За руку с маленьким Северином она подходила к охраннику. Он опускал свою дубинку, улыбался, а она, в двух шагах от него, распахивала свое ондатровое манто и, сделав шаг-другой, снова запахивала.
«Хайль Сталин!» – говорила она при этом.
«Гутен таг[5], фрау Уинтер, – говорил охранник – Гутен таг, Севи».
Но Северин никогда не отвечал.
Мне кажется, Северин слишком много думал о своей матери. Должен признаться, что я испугался, впервые увидев те эротические рисунки и картины Курта Уинтера, на которых была изображена мать Северина. Тогда я впервые переспал с Эдит. Она позвала меня наверх; раньше я там никогда не был. Мы решили, что надо предельно осторожно вести себя с детьми, поэтому шли на цыпочках, а Эдит по дороге заглянула в их комнаты. Наверху в холле я увидел приготовленное для стирки белье. Я зашел в ванную посмотреть на зубные щетки. Там на двери висела ночная рубашка Эдит; я потерся об нее подбородком и понюхал. Потом увидел открытую коробку с геморроидальными свечами (они, конечно, принадлежали Северину).