Когда он открыл корзину, я открыл глаза, хотя этого, впрочем, и не заметил; старуха его тогда стояла в самой легкой спальной одежде и, свесив нос над тазом с водой, обмывала эту часть лица.
– Посмотри-ка, жена, какой прелестный ребенок, что за глаза, черные, как смоль! – произнес старик.
– Черные глаза? – проворчала старуха с негодованием, обмывая нос. – Завтра будут и у меня черные глаза…
– Бедненький, как он озяб, – пробормотал старый привратник.
– Наверно и я простужусь и получу насморк, – прохрипела его супруга.
– Но, Боже мой, вот и бумага! – вскрикнул старик.
– Ну да, мне нужно хлопчатой бумаги и уксусу, – простонала жена привратника.
– Адресованная смотрителю, – сказал привратник.
– Адресуйся к аптекарю, – говорила тем же голосом жена его.
– И запечатано, – сказал он.
– Попроси, чтоб вылечил, – продолжала старуха.
– На нем хорошее белье… Это дитя, верно, не бедных людей.
– Мой бедный нос! – вскрикнула старуха.
– Надо снести его к кормилице, а письмо отдать смотрителю ужо или завтра. – И с этими словами ой отправился, неся вашего покорного слугу в корзине.
– Теперь лучше! – сказала его страждущая супруга, утирая нос полотенцем и возвращаясь к своей постели, куда вскоре явился и супруг ее. Они спокойно улеглись и таким образом продолжали прерванный сон без дальнейших приключений.
На следующее утро я был отнесен к смотрителю вместе с письмом, которое он распечатал и прочел. Оно было написано лаконично и заключалось в следующих словах:
«Дитя это законнорожденное; имя его Иафет. Когда обстоятельства позволят, он будет взят обратно».
При записке еще была бумага, которая стоила первой, – банковский билет в пятьдесят фунтов стерлингов.
Так как люди, которые вешают корзины с детьми, никогда не кладут денег или забывают их класть, мое появление произвело большой шум, который я и сам много увеличивал, пока мой голод не утолила молодая кормилица, питавшая двух или трех детей разом.
У нас в Англии во всех местах королевства есть подготовительные училища для мальчиков от трех до семи лет. Но важнейшее место занимает воспитательный дом, в который принимают детей не только нескольких дней, но даже нескольких часов, если родители боятся держать их у себя. Воспитание их начинается тем, что их приучают есть кисель вместо молока, потом учат ходить, потом заставляют сидеть, наконец, говорить, и коль скоро заговорят, учат держать язык за зубами. Таким образом их постепенно и воспитывают, переводя из одного отделения в другое, пока совершенно не выведут за ворота воспитательного дома. Получив кой-какое воспитание, они вступают в свет, не имея ни родителей, которые пеклись бы о них, ни родственников, которым могли бы докучать своими просьбами. Так случилось и со мной. Несмотря на обещание письма – вероятно, обстоятельства не позволяли его исполнить, – я до четырнадцати лет оставался в богадельном, или воспитательном, доме, где был счастливее других обитателей-воспитанников. Пятьдесят фунтов стерлингов, посланные со мной, не были назначены в капитал заведения, но употреблены в мою пользу смотрителями, которые были довольны моим поведением и имели хорошее мнение о моих способностях.