– А можно? – удивляюсь я. И понимаю ответ до того, как он дойдет до ушей. Меня приняли!
– Нужно, чувак, – вздыхает трубач. – Давай к Седому, темы обжуй. Мы тут пока без тебя побуяним.
И все идет, как тогда, на старой развалине под названием «Будущее Земли». В темном обшарпанном отсеке «Два-ноль-восемь», где люди любили собираться в свободное от вахт и авралов время. Седой Варвар – черный вислощекий толстяк за жуткого вида инструментом, с седыми курчавыми волосами и седой же щетиной на щеках, спрашивает меня, чего знаю. И чего люблю. И я скидываю ему несколько вещей. Первых на ум пришедших. Очень он удивился, этот клавишник, тем, что я в себе такую аппаратуру таскаю. Брови поднял уважительно.
– Как вы под это играть будете? Голоса сможете вычистить? – спрашиваю я. И вижу, что глупость сморозил. Седой Варвар на меня, как на щенка слепого смотрит.
– Ты, чувак, знай себе скворечник разевай. А уж за нами дело не станет.
– Как скажешь, Седой Варвар.
– Подвел нас Фил. Выручай, брат. Голос у тебя, правда, – что твоя телега. Но я и похуже дилетантов слушал. Зато фишку чуешь. И темы у тебя чудные. Погоняло есть?
– Погоняло?
– Кликуха.
– «Позывной», – синхронно переводит Триста двадцатый.
– А, это. «Красный волк».
– Не слабо! – восхищается толстяк. – Все, двигай. Слушай Щипача. Без команды не начинай. Замочим этот городишко!
– Замочим!
– На, закинься.
Я послушно сую под язык очередную таблетку. И снова взлетаю. Что значит джаз!
Я исполняю «Дом восходящего солнца». Потом «Лихорадку» Бадди Гая. «Деревенского парня» Джонни Ли Хукера. «Лето в городе» Би Би Кинга. «Слепого» Дженис Джоплин. Не передать словами, что это за люди – подвижный, как ртуть, Щипач, тучный Седой Варвар, Иван с резиновыми щеками, длиннорукий Торки-деревенщина, здоровяк Крошка Фрэнки, черный до синевы Чертополох. Однажды, когда в очередной раз влезал в пилотский скафандр, я понял – люблю профессионалов. Людей, которые на своем месте. Тех, которым можно довериться, как самому себе. Которые любят свое дело так, будто каждый их день – последний на этом свете. Так вот, эти разбитные отвязные парни – профи в квадрате. В кубе.
Варвар начинал с партии клавишных. Давал остальным присмотреться к теме. Потом постепенно подключались остальные. И не одного фальшивого звука! Импровизировали все так гладко, вроде бы только что от нотной тетради оторвались. Такой самозабвенной музыки я и представить себе не мог. Иногда Варвар сначала давал запись, а потом уже постепенно все вступали. И на блюзах моих публика совсем сбесилась. Кажется, в зале даже плакали. Охранники проклинали день, когда выбрали эту работу. И меня понесло. Я обнимал трубача, декламируя слова. И трубач жмурился сытым котом, подыгрывая мне. Я поворачивался спиной к залу, наблюдая, как Торки, склонив голову набок, терзает барабаны. Я кривлялся на пару с Щипачом, когда он заходился в своем фирменном вибрирующем соло. Я садился на край сцены, свесив ноги в дым. Швырял обратно в зал пустые банки. Танцовщицы вертелись вокруг меня, словно ошпаренные. Я никак не мог их ухватить. Я сходил с ума от счастья. Я купался в волнах звука. Я хотел умереть. И Триста двадцатый потрясенно молчал, поглощая мои бешеные всплески.