– Совсем озверели, твари, – со злобой
выплюнул Шолд, медленно приблизившись к командиру. Голубые глаза на его
смуглом, черством от постоянных ветров лице негодующе блестели.
– Налет далеко не первый и, боюсь, не
последний, – прохрипел Толгрид.
– На работу кишранов похоже.
– Хелга думает, что тут руку приложили
акхаши или шумартхи.
– Да что он понимает, – проворчал Шолд.
– Тут много чего сожжено, а огнем обычно кишраны пользуются. К тому же шумартхи
действуют менее жестоко.
– Не скажи, Шолд, – покачал головой
командир. – Я лично видел, как шумартх плевался пламенем. И как на моих глазах
оторвал голову одному крестьянину. Все полукровки кроме гихронов умеют
колдовать. И жестоко убивать.
– Тут ты прав, – признал Шолд. –
Наверное, только тхаширы хоть как-то отличаются от остальных. Хотя и они те еще
твари. – Толгрид скосил взгляд на стиснутые в кулаки руки Шолда – кожа перчаток
так и скрипела под сжатием сильных ладоней. – Когда-нибудь настанет день, когда
мы скосим всех этих демонических гадов. Всех.
Командир вздохнул. Он разделял чувства
спутника. С Шолдом он повстречался восемь лед назад, и нельзя сказать, что их
знакомство было обычным. Тогда у Толгрида не было своего отряда. Он и еще несколько
десятков Лесных Волков промышляли охотой на вольных полукровок, по той или иной
причине отколовшихся от основной стаи. Тогда у них не было черной стали,
приходилось орудовать обычным железом. Однажды они набрели на разграбленную
ферму и застали во дворе скотобойни полуголого мужика, рьяно добивающего
полудемона. Это был Шолд. Он рубил мясницким топором изуродованный труп кишрана
и жутко сквернословил. Сначала Толгрид подумал, что тот лишился рассудка –
такое нередко встречалось среди выживших после налета. Но потом, когда мужик
успокоился и все рассказал (правда, отрывисто и глотая от возбуждения и гнева
слова), Толгриду все более менее стало ясно.
Шолд произошел из бедной крестьянской
семьи, но благодаря упорному труду смог со временем выбиться в люди и построил
огромную ферму. Она была всем в его жизни. Будучи хозяином, он вкладывал в нее
все свои силы, да и на плантации, бывало, вкалывал не меньше наемных крестьян.
И потерять ее для него было равносильно смерти.
«Я опоздал на один день! На один проклятый
день! – кричал он, брызгая слюной, как только его оторвали от изрубленного в
темно-красное месиво полудемона. – Мы должны… должны были начать сборы сегодня…
хотели переехать… подальше… подальше отсюда», – отрывисто выплевывал он слова,
а голубые глаза искрились яростью и непередаваемой болью.