«Хоть целую вечность!» — прошелестел внутри гаденький голосок, и
Мила на него шикнула. Только этой подлой гадины сейчас не
хватало!
— Не подумайте, что я капризничаю, — рассмеялась Мила, — но я
надеюсь, что это все не затянется надолго. Во-первых, я совершенно
не хочу вас стеснять, во-вторых, жажду вернуться в свою квартиру.
Дома и стены лечат, как говорится. К тому же у меня много
недописанных работ, и я не могу дождаться, когда примусь за
них.
— Конечно-конечно, — понимающе произнес Густаф и тоже пригубил
сока. — Работа, личная жизнь, все это не должно простаивать... — он
еще что-то говорил об увлечениях, социальной жизни, которую также
нельзя забрасывать, но Мила слушала его вполуха.
Ее взгляд привлекла маленькая точка возле картины за спиной
Густафа. Точка дернулась, и Мила прищурилась, не веря своим глазам.
Таракан? Не может быть! Только не в этом роскошном поместье!
— Правильно? — спросил Густаф, вырывая ее из оцепенения. —
Да?
Мила перевела на него непонимающий взгляд, и он рассмеялся.
Маленькая точка описала небольшой круг и юркнула за картину.
— Я говорю, что пока нужно восстановить руны, чем как раз сейчас
заняты Лана и Дерек. Согласна со мной?
— Да, конечно! Сейчас главное — сделать все правильно, а уж
потом, когда будет нужно, я вернусь и к своей социальной жизни, и к
творческой...
«И к личной, которая теперь под большим вопросом...»
— И к личной жизни, — твердо сказала Мила, не поддаваясь на
провокации.
— И к личной, — подтвердил Густаф, закатывая рукава. Миле
показалось, что он захмелел — так неестественно блеснули белки
глаз.
«Неужели он на самом деле пил вино, лишь притворяясь, что мы оба
пьем гранатовый сок?»
— Это очень важно, — проговорил он уверенно, — личная жизнь
должна быть на первом месте... — он потянулся за мидией. Она
показалась Миле такой крупной, что было сложно отвести взгляд.
Густаф, облизнув пальцы, начал раскрывать ее. И пусть та не
поддавалась, он невозмутимо продолжил: — Знаешь, почему это так
важно?
— Нет, — Мила пожала плечами, неотрывно наблюдая его возню с
раковиной.
— Потому что это все, о чем ты можешь тут помечтать. Оно
конечно, никогда не сбудется, но помечтать-то можно.
Он наконец одолел мидию и, разломив панцирь на две половинки,
вытащил мякоть, где вместо привычного желто-оранжевого моллюска
находился свисающий на шевелящихся оборванных мышцах человеческий
глаз. Густав с чавкающим звуком проглотил его, прежде чем тому
удалось развернуться и уставиться на Милу.