Шериф недовольно сморщился. Если бы это тело принадлежало кому-нибудь из местных, все было бы намного проще. А так… у этого Аристотеля просто не могло быть здесь ни друзей, ни знакомых.
«И кто же тогда мог его убить?»
– Послушайте, Томсон, – отвязывая от седла веревку, поинтересовался он. – А здесь, вокруг усадьбы, в последнее время чужих не видели? Особенно французов?
– Нет, господин шериф, – покачал головой управляющий. – За последние две недели – совершенно точно – ни одной чужой души. Ни к сэру Джереми никто не приезжал, ни ко мне.
Шериф бессильно выругался, бросил испачканную золой и кровью веревку возле обезглавленного тела и повел коня к поилке. Дождался, когда черный помощник старшего конюха наполнит ее свежей водой, отошел в сторону и вытащил сигару. Дело казалось безнадежным. Убийца мертв, а сообщник неизвестен. И значит, не миновать пересудов, косых взглядов вслед, а то и настойчивых запросов мэра – не приведи господи!
* * *
На отпевание и похороны Джереми Лоуренса съехалась вся округа, и никто не спрашивал, почему роскошный гроб наглухо завинчен, и не рвался попрощаться с сэром Лоуренсом христианским поцелуем в лоб. А Джонатан молчал.
Он не отдавал себе отчета в том, почему не сказал никому ни единого слова. И только приняв соболезнования, выслушав прочувственные молитвы преподобного и дождавшись погребения, Джонатан вдруг ясно осознал, что отнюдь не гордится содеянным. Более того, его ужасала эта внезапно прорвавшаяся наружу неукротимая животная ярость, это грубое варварство, может быть, и естественное для его окружения, но совершенно немыслимое для него самого – культурного сдержанного человека, воспитанного на лучших образцах цивилизованной мысли.
«Я просто исполнил свой долг! – поджав губы, беспрерывно твердил он сам себе. – Я должен был это сделать! Ради моего отца!» Но это не помогало, в глубине души он знал, что все было неправильно! Не так, как должно…
Пожалуй, только одно внушало надежды: теперь, когда все это безумие осталось позади, он будет жить только так, как его к тому призывает его собственная судьба.
И уж точно не так, как хотел бы отец.
* * *
Терпеливо дождавшись отъезда последнего из гостей, Джонатан первым делом прошел в завешенную тяжелыми бархатными шторами комнату, закрылся изнутри и, прикусив губу от напряжения, начал составлять из своих кукол достаточно сложную и неоднозначную композицию «Сын Ойнея Мелеагр убивает брата своей матери Плексиппа».