— Сергей… — хрипит он, — Серега…
Демид слышит зарождающийся рев пламени.
Необходимо выбраться…
Он не может выбраться из-под искореженного металла, правая рука зажата, как в тисках, в погнутой двери, и он эту руку не чувствует.
Сознание ускользает…
Боль лишает способности мыслить…
Последний вдох, вздох, хрип…
Всеволод и Ева станут первыми, кто узнает… об аварии… о случившемся… может быть, еще о чем то…
Вспышка невероятной боли…
Стон…
— Он живой! — кричит медбрат со «скорой помощи».
— Носилки, живо! Боже… Как же он выжил?
Темнота. Вселенная пропала. Ему ужасно больно, но эта боль радует. Похоже, у него есть еще один шанс…
* * *
Демид замолчал.
Виктория не замечала, как по ее щекам льются горячие слезы, оставляя темные дорожки от расплывшейся черной туши…
— Мне не смогли сделать пластическую операцию — у меня аллергия на многие препараты, приводящая к анафилактическому шоку. Собирали меня и лечили без наркоза. — Мужчина горько усмехнулся. — Я молил бога, чтобы дал мне сдохнуть и прекратил мои мучения… Почти месяц я то и дело впадал в беспамятство, такой сильной была боль. Когда я пришел в себя, узнал, что Сергей погиб. После этой новости что-то во мне умерло… А Всеволод постарел сразу на пару десятков лет…
Он помолчал.
— Ева… она… В общем, в ту ночь она хотела сказать мне, что разрывает помолвку. Она изменяла мне с моим другом, и они собирались пожениться… Она пришла вместе с ним ко мне в палату и сказала, что ей очень жаль… — Демид горько рассмеялся.
Виктория заметила, что одинокая слеза, скатившись по его щеке, сорвалась вниз… как тот автомобиль в пропасть.
— Я тогда не мог говорить — гортань и легкие были обожжены… Ева и мой друг смотрели на меня, держась за руки. Тогда во мне умерла еще одна часть души… Через несколько дней, когда я смог без криков и стонов шевелить конечностями, ко мне пришел мой помощник в бизнесе и огорошил новостью: я банкрот, у меня не осталось ничего, кроме отцовского дома и памяти о той чертовой ночи, и никого, кроме преданного Всеволода и моего друга Пашки Карпова. Если бы не Всеволод и Павел, я бы не смог жить дальше. Именно эти двое вытащили меня из депрессии и делали для меня все, что могли: Всеволод ухаживал за мной, а Пашка помог продать отцовский дом, купить этот особняк и начать все сначала… Только я стал другим, Вика. Многие от меня отвернулись, когда я стал практически нищим и… страшным, уродливым. Я до сих пор не могу простить себе смерть Сережки. Всеволод сказал, что не винит меня. Когда я снова разбогател, хотел отпустить его на покой, но он не желает уходить. Говорит, что я ему и как сын, и как внук, в общем, самый близкий ему человек, и он меня неразумного не оставит…