– Ты, Рагнар конунг, не только воинской доблестью славен, – между тем разносились под закопчёнными стропилами слова толмача. – Остроту твоего меча мы и сами много раз постигали, когда преломлялись тяжкие копья, а стрелы густо засеивали землю и море. Но известно нам и то, что ты приветлив с друзьями, щедр на серебро и охотно слушаешь добрые советы, управляя страной. Твой народ любит тебя, а соседние племена опасаются причинять селундцам беспокойство…
Сувор еле удержался, чтобы не поморщиться. Следовало бы сказать «мудрые советы», на худой конец – «толковые». А «добрые», это как понимать? Добрые – для кого?
Очаги на полу уже прогорели и не дымили, но воздух над ними дрожал, отчего временами казалось, будто вышивки на стенных занавесях вот-вот оживут. Рагнар Лодброк сидел на почётном месте у обращённой к югу стены, удобно расположившись на золототканной подушке. Как говорили, конунг велел эту подушку сделать из знамени, отобранного у повелителя франков. Собственное его знамя, тёмно-алое, с вышитым на нём вóроном, покоилось рядом. Рассказывали, будто это знамя своими руками выткала и украсила для вождя датчан его давно умершая супруга, мать Гуннхильд. Конунг был женат много раз. Одних спутниц у него отнимала судьба, других он сам отсылал, когда уходила любовь. Рассказывали также, будто мать Гуннхильд, как и дочь, была провидицей и даже сумела передать знамени часть своей силы – куда указывала чёрным крылом изображённая на нём птица, там и ждала конунга великая удача в бою.
– …Ныне же великий и светлый князь Вадим Военежич шлёт тебе, конунг, приветное слово и дому твоему желает урожая и мира на вечные времена…
Рагнар был стар. Старше седоголового Рюрика и подавно старше молодого Вадима. Сувор, однако, видел, как зорко блестели его глаза из-под белых бровей. Уж точно не упускал ни одного слова на своём северном языке, а может, и словенскую речь разумел. С него станется…
Подле Сувора сидел Рагнаров боярин – Хрольв ярл. Рулав, как его называли словене. Хрольв и Сувор были похожи. Оба понимали где что, когда доходило до сражения и охоты. Сувор вот уже второй вечер пировал с ярлом «в блюде», то есть сидя локтем к локтю, и скрепя сердце вынужден был признать, что датчанин ему, пожалуй, даже нравился. Если боярин ещё не перестал понимать в людях, от Хрольва можно было не ждать в спину копья. О прошлом годе сошлись ратиться в море Нево, у выхода в Устье, – и ратились честно, до победы и смерти. А вот теперь сели пировать и беседовать, и отчаянный Хрольв рад принимать вчерашних врагов как гостей.