Более всего Диану поразило, что все ее замужние подруги ей ужасно позавидовали. Это было так романтично – женатый любовник. За неделю она выслушала столько поздравлений, сколько не получал покойный дорогой Леонид Ильич к своему семидесятилетию. Она даже не подозревала, что чужая половая жизнь может быть для других более интересна, чем своя собственная. К поздравлениям присоединился даже Жорик, и Диана начала подумывать, а не стоит ли ей ждать вызова в деканат и почетной грамоты в связи со столь знаменательным событием.
Только Оля Кияшко осталась совершенно равнодушной и в столовой, глядя на Диану с насмешкой, спрятанной в глубине красивых черных глаз, сказала:
– Пиздишь, мать! Голову даю на отсечение, пиздишь, как Троцкий. Если бы твой Андрюша тебя трахнул, или даже если бы он просто был, я бы это сразу увидела. Это не прыщ, не спрячешь…
– Если бы его не было, его надо было бы выдумать, – Диана понимала, что обмануть не удастся.
– Вот, вот… – закивала Кияшко. – Давай, мать, выдумывай. Хочешь быть как все?
Как все Диана быть не хотела никогда, но Ольга была права. Ее ложь позволяла ей не выделяться.
Труднее оказалось легенду поддерживать. Народ требовал подробностей, а Диана в деталях не разбиралась и боялась рассказать что-нибудь не то. Ее познания в области, которую ее мама называла «очень опасным занятием», были настолько незначительными, что любой вопрос подруг мог оказаться роковым. Более того, к ней стали обращаться за советами, а уж тут почва стала совсем зыбкой. Только окутав свои с Андрюшей отношения туманом таинственности, Диана перевела дыхание, а через месяц, чувствуя себя автором «Человеческой комедии», она была уже не рада своей изобретательности. Герой явно старался жить своей собственной жизнью – Диана завралась. Значит, роману пора было заканчиваться. Диана сыграла трагедию, тщательно скрывая радость избавления от затянувшейся игры, и вновь все стало на круги своя.
Через неделю, в середине октября, наглющая Кияшко, явно не без умысла, познакомила ее с Костей.
В ванной Диану начало трясти. Даже зубы разболелись – так ей пришлось сжать челюсти, чтобы не разрыдаться. Но слезы все же хлынули из глаз, и она со свистом втянула в себя воздух.
Выхода не было. Возле входной двери на стуле сидел один из лукьяненковских истуканов. Квадратный, стриженный под ежик жлоб с серыми и безжизненными, как дохлые мыши, глазами.