– А теперь, – спрашивает Василёк, – неужели, чтобы топор сделать, надо медведя убить?
Дедушка успокоил: у него остался ещё большой запас клинышков, из тех, что его отец делал, прадедушка Василька. Медведи с волками пускай поживут.
Из всех дедушкиных наук труднее всего Васильку охорон даётся. Древняя солдатская наука. И к столярному делу у Василька талант есть, и к кузнечному, а к охорону нет. Досадно, хоть плачь. Всё потому, что суть премудрости этой на пальцах не покажешь, на бумаге не нарисуешь и словами не объяснишь: “Охорон, Васька, только внутри себя понять можно”.
А с чего всё началось. Не поделил что-то Василёк с деревенским приятелем. С синяком под глазом домой пришёл жаловаться, но выяснилось, что дедушка Мокар ябед и плакс не любит. Стыдно в восемь-то лет плакать. А чтобы синяки впредь не набивали, обещал про охорон рассказать.
– Охорон – состояние ума, когда время в нём как холодец стынет, медленным становится. В драке тогда противник вроде как руками медленнее машет, а если и попадает, то удары не болезненные. Что – кулак, даже летящую пулю можно увидеть, как в замедленном кино, и от пули этой уклониться, а если и не успеешь, то она всё равно в этом временном холодце увязнет и не причинит вреда. Разве только одежду порвёт. Время только в голове и в теле человека костенеет, а одежда – она уже не человек.
Это Васильку понятно. Однажды на шкаф полез и ненароком вазу спихнул. Сам видел, как она с полки свалилась и, точно к невидимой пружинке прикреплённая, по воздуху долгую секунду планировала, а потом вдруг с нормальной скоростью вниз полетела.
– В нашем роду, Вася, все охороном владели. Прапрадеда твоего турецкий свинец не брал. Мой отец в Первую мировую отвоевал невредимый. Помнишь, я тебе про медаль “За боевые заслуги” рассказывал? Для меня заслуга моя была, что я в том бою охорон ощутил. Было это в августе сорок первого. Довелось нашему взводу отступление полка на новый рубеж прикрывать. Дали для храбрости спирту по сто граммов на брата и оставили. Вот попёрли на нас и танки, и пехота. Как раз в том месте, где мой пулемётный расчёт оборону занял, около сотни автоматчиков на прорыв пошли. Пули по щитку пулемётному, как градины, стучат, вокруг окопа гранаты рвутся. Напарника моего убило, а во мне не то что страху, вообще чувств никаких. Даже на немцев этих не злюсь, что убить меня хотят, только стреляю по ним, и весело мне от этого. И всё ближе они, ли́ца отчётливо видать. Вдруг замечаю: пули по щитку вроде как медленнее стучать начали, редко так. Граната возле меня упала. И с ней тишина наступила, ни шороха. Сейчас разорвётся – и конец мне, а она всё целёхонькая лежит. Гляжу, по корпусу её вдруг медленно красноватые прожилки побежали и она как бы раскалываться начала, а я понимаю, что это взрыв, точно птенец из гранаты вылупляется. Вот развалилась граната на осколки, и струйки дымные в облачко собрались. Разрослось оно, меня окутало и точно на руках над окопом приподнимать стало. Я в пулемёт вцепился, не отпускаю – во мне без малого шесть пудов, пулемёт станковый, тоже не лёгенький, – а облаку этому нипочём, взлетаем над окопом всё выше. Думаю, быть такого не может, сплю я, наверное, и весь этот бой мне снится. Вдруг меня словно подушкой изнутри ударили. Потом шумовой вихрь как закрутит, швыранёт об землю. Слышу, звуки боя вернулись, только не в полную силу, а словно размазанные, и голоса такие, точно кто-то шутки ради на патефонную пластинку палец положил. Надо бы в окоп срочно заползти, пока не зацепило. А где же он, окоп-то? Выходит, меня с пулемётом взрывной волной из него выбросило. И что интересно: и человек, и оружие – оба целы. Продолжаем свою боевую службу выполнять. Танк ствол направил. Вот-вот накроет снарядом. Я быстрее пулемёт в сторону поволок, оглянулся, а снаряд уже догоняет! Разорвался в полуметре. Словно бык меня рогами в воздух подбросил. И снова я выжил. Переполз к товарищу убитому, снял с его пояса бутылку с зажигательной смесью, метнул. И будто это не я делаю, и попадать мне совершенно не обязательно, просто хорошо от мысли, что и бутылка, и танк, и я сам в одно событие складываемся. Вспыхнул танк. Смотрю, а немцев-то уже не сотня. Какая-то жалкая дюжина отступает, по всему полю восемь смрадных костров чадят – танки подбитые. Удержали рубеж. Только весь взвод наш полёг. Я один в живых остался.