– Знали еще раньше, господин, – отозвался метис. – Какой-нибудь предатель из слуг, какая-нибудь ядовитая гадина выдала, подслушав, тот приказ, который был дан Тремаль-Наиком посланному к вам курьеру.
– Но кто мог оказаться предателем?
– А вы забыли малайца, которого приняли на борт в качестве лоцмана?
– Дьявол! Я и забыл об этом мерзавце. Но даяки немного угомонились, пожар стихает; пожалуй, в самом деле, не мешает заняться этим вопросом. От мнимого лоцмана можно будет узнать кое-что. Иди со мной, Тангуза!
И Янес, распорядившись, чтобы люди оставались на своих постах в боевой готовности, дабы избежать опасности от неожиданного нападения, сошел с Тангузой в трюм, где еще горела лампада. Там, в одной из кают, лежал все еще погруженный в сон «лоцман».
Собственно, его состояние нельзя было назвать сном в прямом смысле слова. Едва-едва улавливалось его дыхание, так что с первого взгляда можно было принять его за мертвеца, тем более что его лицо потеряло нормальный цвет и словно покрылось каким-то сероватым налетом.
Янес, знавший от Самбильонга малайский способ оживления усыпленных, приступил к делу: растирал виски и грудь лоцмана, потом, взяв его обессиленные и холодные руки, многократно загибал их к спине и опускал к поясу, как это делается с утопленниками, чтобы возобновить функционирование легких.
Работа эта скоро дала положительные результаты: лицо даяка вновь приняло нормальный цвет, ресницы задрожали, дыхание стало глубоким, и наконец он очнулся и раскрыл глаза, в которых при виде Янеса отразилось выражение нечеловеческого испуга, животного страха.
– Как дела, дружище? – спросил, обращаясь к пленнику, португалец.
Лоцман задрожал всем телом, но промолчал.
– А ты здорово выспался тут, покуда мы дрались с твоими приятелями! – продолжал Янес ироническим тоном.
Лоцман по-прежнему молчал. По-видимому, он еще не собрался с мыслями. Время от времени он подносил руку ко лбу, покрывшемуся крупными каплями пота. Но по мере возвращения сознания рос охвативший его ужас.
– Ну? Что же ты молчишь? – продолжал допытываться Янес. – Или ты разучился говорить?
– Что… случилось, господин? – заговорил наконец дрожащим, неверным голосом лоцман, которого звали Падада. – Не могу понять, как это я очумел сразу после того, как Самбильонг стиснул меня.