– Поклянись Аллахом!
– Клянусь и Аллахом, и своей честью, что сегодня вечером хлеб будет в руках графа. Я поклялся самому себе спасти графа и сдержу обещание, что бы ни случилось. И я попал в Иностранный легион таким же образом, как граф; мой долг помочь ему: хотя мы и разных национальностей, но мы оба христиане. Прощай, Хасси аль-Биак; мое увольнение кончается. Кланяйся от меня дочери и смотри, чтоб махари были всегда наготове, потому что у спаги лошади хорошие.
– Погоди минуту, сержант. Пойдем со мной.
Он направился к ограде, где дремали последние животные, сохраненные им, вероятно, с целью скрыть свое намерение уйти далеко из дуара.
– Возьми барана, какой тебе приглянется, – сказал мавр.
– Зачем? – спросил Рибо.
– Съешь его с товарищами.
– Мне из-за этого барана пришлось бы потерять много времени, а оно мне дорого. Бараны слишком жирны и поэтому идут медленно.
– Выбери махари, какой тебе понравится.
– Я предпочитаю лошадей бледа. На них удобнее ездить, чем на верблюжьем горбе.
– Ну так зайди на минуту ко мне в шатер.
– Ты хочешь дать мне еще хлеб? Мне его некуда спрятать, и я его не возьму…
Мавр покачал головой не отвечая и поспешно вернулся в шатер.
«Совсем взволновался мой араб…» – подумал Рибо.
Они вошли оба в большой шатер с полом, сплошь устланным красивыми яркими циновками и коврами, и уставленный низкими мягкими диванами.
Хасси аль-Биак остановился перед кучкой ковров и сбросил шесть-семь из них. Под ними открылись два старых сундука кедрового дерева, окованных железом.
Потом снял с серебряной цепочки, которую носил на шее, небольшой ключ и отпер один из сундуков, говоря:
– Возьми, сколько хочешь.
У сержанта вырвался невольный крик изумления.
Сундуки были полны цехинами, той старинной монетой, которую когда-то чеканили в Венеции и которую можно теперь встретить у арабов юга Триполитании[17], Туниса и Алжира, бережно сохраняющих их и дающих как украшение своим женщинам.
– Бери, сколько хочешь, – повторил мавр.
Рибо отступил на шаг; он не мог оторвать взгляд от этого скопления золота, переливавшегося соблазнительным желтым оттенком, но сказал решительно:
– Нет, Хасси аль-Биак. Провансальский дворянин не продает своих услуг. Хотя я и сержант-легионер, но все же остался честным человеком. Прощай, положись на меня.
– Погоди, в таком случае… Если уж ты не хочешь принять ничего… Он поднял еще несколько ковров и циновок, взял стальную шкатулку великолепной работы и, нажав пружину, скрытую средь искусно вырезанных фиников, открыл ее.