– Месроп.
– Извините, – слегка замялся я. – Сказать честно, вы не очень
похожи на армянина.
– Вот и все знакомые армяне мне так говорят, – без улыбки
ответил бородач. – Что поделать, человек, давший мне при рождении
это имя, не удосужился потом приобщить меня к великой армянской
культуре. Да и внешне я не в него пошел. Так что, при получении
паспорта взял я фамилию матери.
Я вспомнил золотые буквы корешков.
– Золотов?
– Именно так.
– К стыду своему, вынужден признаться, что я даже не знал, что в
нашем городке имеется столь плодовитый писатель. Издательства-то, я
смотрю, центральные.
– А я особо и не афиширую. Городок у нас, действительно,
небольшой, на нем тиражи особо не поднимешь.
– И что, – я обвел руками окружающие нас хоромы. – Это всё вы
смогли приобрести за свои книги?
– Что вы! – Месроп замахал руками. – Гонораров мне хорошо, если
на бензин хватает. Лукавить не буду, тиражи не особо большие. Можно
было бы и лучше постараться книги продавать. Но меня устраивает.
Впрочем, мне гораздо интереснее вернуться к прежней теме: к той,
где вы разносите в пух и прах попаданческую литературу. Может,
отойдем?
Хозяин мотнул головой в темный угол гостиной. И, хотя, он весь
излучал радушие, прозвучало, как «пойдем, выйдем». Возникшая
двойственность смутила меня, но Месроп сделал неотразимый ход:
– Там есть коньяк.
– За тот коньяк, что мне здесь налили, я от вашего попаданчества
мокрого места не оставлю!
Оказывается, в темном углу гостиной был еще проход, ведущий в
почти изолированный кабинетик. Завывания насильника микрофонной
стойки здесь были уже практически не слышны. Месроп сел за
массивный письменный стол, а мне указал на маленький кожаный диван.
Я плюхнулся с размаху и начал медленно погружаться в сочную мякоть
этого мебельного шедевра. Когда погружение закончилось, меня уже
ждал коньяк. Правда, теперь никаких специальных бокалов – просто
стопарики.
«А так даже лучше!» – решил я и опрокинул дорогущий коньяк в
глотку, аки водочку. Подышал носом, разгоняя спиртовые пары, и
облегченно оплыл по спинке дивана.
– Уважаемый Месроп, – начал я лекторским тоном. – Мы ведь все
знаем, что такое сублимация. Трудно спорить, что всё наше
творчество (и не только оно) это сублимация наших глубоких
инстинктов. Но сублимировать можно по-разному! Кто-то воспаряет над
собой, своим эго, открывает то, что волнует не его одного, а все
поколение. Или десятки поколений. А кто-то явно решил сэкономить на
визит к психоаналитику и вывалил свои подсознательные боли. Меня
никто не любит, никто не понимает, какой я прекрасный. Вот возьму
меч и поубиваю всех. И те, кто останется, меня полюбят.