– А как поживает дядя Джемс?
– Благодарю вас, очень слаб.
– Удивительная у нас семья, не правда ли? Я как-то на днях вычислял по фамильной библии моего отца среднее долголетие десяти старших Форсайтов. Вышло восемьдесят четыре года, а ведь пятеро из них еще живы. Они, по-видимому, побьют рекорд. – И, лукаво взглянув на Сомса, он прибавил: – Мы с вами уже не то, что они были.
Сомс улыбнулся. «Неужели вы и в самом деле думаете, будто я могу согласиться, что я не такой, как они, – казалось, говорил он, – или что я склонен уступить что-нибудь добровольно, особенно жизнь?»
– Мы, может быть, и доживем до их возраста, – продолжал Джолион, – но самосознание, знаете ли, большая помеха, а в этом-то и заключается разница между ними и нами. Нам не хватает уверенности. Когда и как родилось его самосознание, мне не удалось установить. У отца оно уже было в небольшой дозе, но я не думаю, чтобы у кого-нибудь еще из старых Форсайтов его было хоть на йоту. Никогда не видеть себя таким, каким видят тебя другие, – прекрасное средство самозащиты. Вся история последнего века сводится к этому различию между нами. А между нами и вами, – прибавил он, глядя сквозь кольцо дыма на Вэла и Холли, чувствовавших себя неловко под его внимательным и слегка насмешливым взглядом, – разница будет в чем-то другом. Любопытно, в чем именно.
Сомс вынул часы.
– Нам пора отправляться, – сказал он, – чтобы не опоздать к поезду.
– Дядя Сомс никогда не опаздывает на поезд, – с полным ртом пробормотал Вэл.
– А зачем мне опаздывать? – просто спросил Сомс.
– Ну, я не знаю, – протянул Вэл, – другие же опаздывают.
В дверях, у выхода, прощаясь с Холли, он незаметно задержал ее тонкую смуглую руку.
– Ждите меня завтра, – шепнул он, – в три часа я буду встречать вас на дороге, чтобы сэкономить время. Мы чудно покатаемся.
У ворот он оглянулся на нее, и, если бы не его принципы благовоспитанного молодого человека, он, конечно, помахал бы ей рукой. Он был совсем не в настроении поддерживать беседу с дядей. Но с этой стороны ему не грозило опасности. Сомс, погруженный в какие-то далекие мысли, хранил полное молчание.
Желтые листья, падая, кружились над двумя пешеходами, пока они шли эти полторы мили по просеке, которой так часто хаживал Сомс в те давно минувшие дни, когда он с тайной гордостью приходил посмотреть на постройку этого дома, дома, где он должен был жить с той, от которой теперь стремился освободиться. Он оглянулся и посмотрел на теряющуюся вдали бесконечную осеннюю просеку между желтеющими изгородями. Как давно это было! «Я не желаю ее видеть», – сказал он Джолиону. Правда ли это? «А может быть, и придется», – подумал он и вздрогнул, охваченный той внезапной дрожью, про которую говорят, что это бывает, когда ступишь на свою могилу. Унылая жизнь! Странная жизнь! И, искоса взглянув на своего племянника, он подумал: «Хотел бы я быть в его возрасте! Интересно, какова-то она теперь!»