К горлу
поступила тошнота — по крайней мере Андрей ясно ощутил это
неприятное чувство гадости, медленно возникающий и ползущей наверх.
Казалось еще немного, и все это выплеснется наружу. Он упал вниз и
летел в бесконечность. Его мотало от одного дерева к другому! Один
мир сменялся другим: коренастый вяз внезапно превращался в
корабельную сосну, она в свою очередь сменялась раскидистой ивой, и
потом по новой... Он несся через деревья, не успевая даже как
следует ощутить их. В эти мгновения ему хотелось лишь одного —
забыться! Хотелось перестать думать, перестать мучиться!
Лес
угрожающе шумел. Шевелились не только верхушки высоких елей,
которые всегда первыми подхватывали любой ветерок, но и все
растущее. Волоски мхов трепетали словно живые. Трава лежала плашмя,
будто боясь подняться. Трещали кустарники. Скрипели толстые стволы.
Лес перестал быть просто кучей деревьев, растущих в системе сложных
взаимосвязей! Все изменилось! Лес превратился в единый организм, в
единую зеленую массу, которая была жутко недовольна!
Он был везде — в почке, листочке,
кусочке коры. Он был вверху, в середине и внизу. Он дышал вместе с
поверхностью каждого листа в лесу. Он пил с каждым корешком,
нырнувшим глубоко вниз — к водоносным слоям. Он рос с каждым
последним ростком, хило тянувшим свою макушку к солнцу. Андрей на
какое-то мгновение перестал быть просто дубом, просто деревом. На
доли секунды его сознание накрыло весь лес — гектары и гектары
бесконечного пространства.
Лесная
поляна. Слегка тлеющие угля. Пепел белым налетом покрывал
разгоравшиеся огоньки. Люди сидели вокруг костра и молчали. Давно
небритые лица, впалые щеки, кое-как перевязанные раны. Старшина
Голованко молчал вместе со всеми. Где-то на заднем фоне, недалеко
от командирской палатки, возвышался вяз, искривленным стволом
напоминавший сказочные чащобы.
- Ну и что,
хлопцы? - наконец, подал голос командир. - Вы все слышали. Что об
этом кумекаете?
Ответом ему
вновь было молчание. Партизаны, даже пройдя страшные испытания —
тяжесть плена, потерю своих товарищей, по-прежнему, оставались
людьми своего времени. Им с детства вдалбливали, что окружающий их
мир совершенно прост и понятен и не претендует на какую-то
сказочность и мифичность. Многочисленные лозунги, антицерковные
кампании последовательно вытравливали из сознания последние остатки
веры во что-то нерациональное и необычное. Сотни газетных статей,
многотомные книжные серии, яркие плакаты, важные выступления седых
профессоров твердили о том же, заставляя человека, еще вчера
исполнявшего церковные обряды и прикармливавшего домового за
печкой, поверить во всемогущество науки. Разве может обычный
человек, лишенный каких-либо иных источников информации,
сопротивляться столь яростному напору. Нет! Его сознание, особенно
сознание молодежи, впитывает все это с яростью кутенка, сосущего
свою мать, с неутомимостью арабского скакуна, оставляющего за собой
сотни километров безводной степи.