– Почему?
– Потому что Мелани он был одержим так же, как и остальным. В его глазах она была самым прекрасным, самым удивительным, самым умным ребенком, какой только ходил по этой земле, и он всегда следил за тем, чтобы она была идеально одета, идеально ухожена, идеально воспитана. Ей было только три годика, но он уже учил ее читать, пытался учить французскому. В три годика! Он говорил, что малышам учеба дается легко. Это правда. Но он делал это не для Мелани. О нет! Ни в коем разе. Он думал только о себе, о том, что у него будет ребенок-совершенство. Он не выносил даже мысли о том, что его дочь не будет самой красивой, самой умной, самой потрясающей девочкой для всех, кто мог ее увидеть.
Они помолчали.
Дождь заливал окно, барабанил по крыше, потоки воды бежали по сливным канавам.
– Такой человек мог… – прервал паузу Холдейн.
– Мог экспериментировать на собственной дочери, мог подвергать ее пыткам, если думал, что все это пойдет ей только на пользу. Или если увлекся серией экспериментов, в которых роль подопытного кролика отводилась ребенку.
– Господи! – В голосе Холдейна слышались отвращение, шок, жалость.
К собственному удивлению, Лаура заплакала.
Детектив подошел к столу. Отодвинул стул, сел рядом с ней.
Она вытерла глаза бумажной салфеткой.
Холдейн положил руку ей на плечо:
– Все будет хорошо.
Она кивнула, высморкалась.
– Мы ее найдем.
– Боюсь, она мертва.
– Она жива.
– Я боюсь.
– Не нужно бояться.
– Ничего не могу с собой поделать.
– Я знаю.
* * *
Полчаса (лейтенанту Холдейну хватало дел в других комнатах) Лаура читала написанный от руки дневник Дилана, по существу, подробное описание дней и ночей, которые Мелани провела в этом доме. К тому времени, когда детектив вернулся на кухню, Лаура была ни жива ни мертва от ужаса.
– Это правда. Они прожили здесь как минимум пять с половиной лет, во всяком случае, столько времени он вел дневник, и Мелани, насколько я поняла, ни разу не выходила из дома.
– И она каждую ночь спала в камере отсечения внешних воздействий, как я и думал?
– Да. Вначале восемь часов каждую ночь. Потом восемь с половиной. Девять. К концу первого года проводила в камере по десять часов ночью и еще два – во второй половине дня.
Лаура захлопнула дневник. Один только вид аккуратного почерка Дилана приводил ее в ярость.
– Что еще?