Когда Мендели ушли, Фаворские еще остались.
– Он удивительно, удивительно умеет держать себя – этот еврей, – сказала г-жа Фаворская, обращаясь к дяде, с целью сказать ему приятное. – Такой приличный и столько такта. О, я всегда говорю, что и среди них есть люди… люди… которые…
– Которые умеют уважать себя, и потому их вынуждены уважать другие, – сказал дядя серьезно.
– Ну, вот, вот… Он удивительно тактичен…
– И она тоже женщина очень милая, – вставила тетка своим ласковым голосом, слегка растягивая слова.
– Н… да, – протянула г-жа Фаворская снисходительно, но в этом согласии слышалось отрицание. – Не находите ли вы, – обратилась она опять к дяде, – что младшему мальчику больше идет его ермолочка, чем старшему мундир?.. Так хорошо, когда люди знают свое место. Вы… не находите этого? – с некоторой тревогой переспросила она.
– Младший тоже поступит в гимназию, – довольно сухо ответил дядя.
– Да-а? – разочарованно протянула дама. – Но тогда зачем же… Зачем они так одевают его теперь?
– Мендель считает, что раньше, чем поступить в гимназию, они должны научиться быть евреями.
– О, да-да! Им не следует забывать этого… Как их почтенный отец… Он нисколько не заносится, не старается держать себя выше своего звания… Не правда ли?
– Его звание – педагог… Оно довольно высокое, – сказал дядя. Было видно, что разговор не совсем ему по душе.
– Да, да! Вы правы. Вы совершенно правы!.. Я всегда говорю то же самое.
И г-жа Фаворская стала горячо целоваться с теткой на прощанье.
С этого дня знакомство наше закрепилось. Приблизительно через год г-жа Мендель зашла как-то к тетке и, точно случайно, захватила с собой Фроима. Он был в новеньком с иголочки гимназическом мундире.
– Какой вы хорошенький гимназистик! – невольно вырвалось у моей Анички.
– Да, в самом деле, он у вас красавчик, – подтвердила тетка, окидывая Фроима внимательно-ласковым взглядом.
Это была правда: одежда сильно меняла к лучшему наружность мальчика. Типично еврейских черт у него было гораздо меньше, чем у отца и брата. Он больше походил на мать и сестру – только в нем не было застенчивости, и глаза сверкали веселым задором. Еврейский акцент в его речи почти исчез, о чем он, видимо, очень старался.
Г-жа Мендель покраснела от удовольствия и кинула на мою тетку взгляд, полный застенчивой благодарности.