Я слушал долгий рассказ строгого, повзрослевшего друга – сначала в дороге, затем – в своём замке, и меня переполнял странный сплав ужаса и восторга.
Бэнсон уехал через два дня, потребовав от меня немыслимой, страшной услуги: моего слова, что я не сообщу Алис о том, что он жив.
Ранним осенним утром, (ещё не совсем, впрочем, стылым), не очень далеко Лондона, в своей большой, в четыре этажа, вилле из серого камня, похожей скорее на крепость или тюрьму, на необъятной, обтянутой малиновым шёлком постели, откинув в сторону руку и задев малиновый же полог, который прозвенел нашитыми на него бубенчиками, слегка вздрогнув, очнулся от сна человек.
Он знал за собой это свойство – беспокойно метаться во сне при наступлении утра, и придуманные им колокольчики исправно будили его – для кофе, листа свежих биржевых ведомостей и моциона. Была ещё одна польза от этого серебряного динь-дилинь: оно не давало хозяину виллы продолжать метания, неуклонно сползая в состояние полунебытия, где он с предельным ужасом и отчаянием, на «ватных», непослушных ногах убегал от проворных чудовищ – сосредоточенных, кровожадных. Они настигали его – и тогда тело его гнулось в дугу, вздрагивая в длинной, рвущей плоть судороге, а сердце лопалось, как яблоко, попавшее под колёса телеги. Это призрачное мучение каждый раз было платой за пробуждение и спасение от чудовищ, – но платой, с которой хозяин виллы не был согласен. Отсюда – и колокольчики. Но спасали они лишь в том случае, если придумавший их не набирался накануне неразбавленного виски.
В этот день было всё хорошо. Хозяин сел в постели. Сейчас его можно было бы рассмотреть и дать относительно верное описание. Однако описывать, – слово джентльмена, – было нечего. Средний рост, возраст – сорок, умеренное пузцо, небольшая плешь на макушке. Лицо – самое заурядное. В зависимости от одежды такой человек мог без каких-либо усилий перемениться и в конюха, и в нотариуса, и в лекаря, и в преподавателя арифметики, и в лакея, и в короля. Однако владелец серокаменной виллы не был ни первым, ни вторым, ни пятым. Я не стану приводить здесь ни его титула, ни должности при Дворе: слишком просто будет угадать, а это по нескольким соображением крайне нежелательно.
Человек сел, свесив ноги. Почесал в вороте голландской рубахи волосатую грудь. Улыбнулся.