До мостка над глубоким оврагом, соединяющего два вражеских берега, оставалось три-четыре шага, когда суетное мельтешение теней у крайнего барака поселенцев привлекло его внимание. Что бы просто отвернуться да идти своей дорогой? Так нет! Зачем же? Нужно было, идиоту, вернуться, согнуться в три погибели, подбородком почти бороздя землю. Конспиратор тоже, мать его ети!.. Что хотел увидеть-то? Ну, что хотел, то и увидел. А, увидев, уже не мог просто так повернуться и уйти. Увидев начало одноактной пьесы, непременно должен был досмотреть ее до конца. Совсем позабыл, что сотни раз зарекался никогда и ни во что не вмешиваться. Что попал сюда, на самый край земли, пройдя по самому краю пропасти. Что его и вовсе не должна была волновать эта суета под окнами крайнего общежития. Все забыл. Все забыл напрочь. Даже про то, что промерз до самой последней кости и каждого нервного окончания. Ухнулся прямо на землю, поворочался осторожно, зарываясь в снег, и, сильно напрягая зрение, принялся смотреть. И чем дольше смотрел, тем страшнее ему становилось.
Вот он и ответ на вопрос… Чем-то теперь ей обернется ее смелость?.. Кажется, над этим он ломал голову несколько минут назад. Вот вам и ответ, батенька. Вот она и обернулась в чудовищную сцену изуверста, насилия и жестокости. Каким же надо было быть чудовищем, чтобы сотворить такое? Володя не был тринадцатилетним гимназистом, немало успел повидать в своей жизни, но от увиденного и его стошнило.
Зарываясь в снег лицом, содрогаясь от спазм в тот же миг возмутившегося желудка, он в панике начал отползать. Как он добрался до рва и перемахнул мосток, как в тридцать три прыжка проскакал четыре переулка и затем, открыв дверь в свой дом, заперся в нем – он не помнил. Один свист в ушах и дикое стремление побыстрее спрятаться. Больше ничего, никаких желаний.
Он долго сидел в темноте на табуретке у входа и слушал. Конечно же, никто его не заметил, никто и не думал его преследовать… А вдруг? Потом Володя все же нашел в себе силы подняться и включить свет. Овальное зеркало, скорее зеркальце, чем зеркало, отразило его бледную перекошенную от ужаса физиономию. И почти тут же, срикошетив от его портрета, перед его глазами всплыло другое лицо. Боже, что будет с ней? Если он, мужик совсем не робкого десятка, которому в «девках» не раз ломали в драках ребра, и то еле-еле сумел взять себя в руки, что же тогда говорить о ней?