Боевые братья, что шли позади нас,
показали мои вещи.
— Гость безоружен, — хором заявили
они.
— Точно? Может перепроверим?
— Точно. — Я встал перед ними,
раскинув руки в стороны. — Я с вестью для короля, а не с дурным
умыслом. Но если нужно, унизьте меня ещё раз. Вижу, вы здесь это
любите.
Селвик тяжело вздохнул и молча
покачал головой.
— Да бог с тобой, — отмахнулся
хускарл. — Проходите.
Второй охранник распахнул перед нами
окованные железом створки. Первым вошёл монах, я следом.
Вооружённые братья с моими пожитками остались за порогом.
Едва попав внутрь, я закашлялся. В
нос мне ударил странный запах — вроде бы горела смола, но аромат у
неё был тяжёлый, дымный, удушающий. У меня сразу же закружилась
голова, а в носу противно защипало.
Отец Селвик взглянул на меня с
сочувствием.
— Не по нраву драгоценный
фимиам?
— Ничего, привыкну, — прохрипел я. —
У нас нет таких смол. Мы травы воскуриваем.
— Заморская. И священная. Если
окурить дом этим фимиамом, то злые чары уйдут.
Я хмыкнул. Зачем тащить из-за моря
какой-то фимиам, если зло отлично прогоняет полынь? А уж если
смешать с чертополохом и шалфеем... Но я решил помалкивать, чтобы
лишний раз не раздражать этого подозрительно дружелюбного монаха.
Мне требовалось только переговорить с Альриком-Элерихом, и ради
этой встречи, судя по всему, следовало прикусить язык. Кажется,
месть сделала меня чересчур язвительным.
Внутри дом оказался ещё более
угнетающим, чем выглядел снаружи. Окна, больше похожие на
вертикальные продолговатые бойницы, располагались на самом верху, и
сквозь них почти не проникал свет. Зал, в котором мы оказались,
миновав первое помещение, тонул в полумраке. Здесь горели свечи и
масляные лампы, тонкие струйки курившейся смолы тянулись к
погруженному во тьму потолку. Очаг пылал, но каменные стены,
казалось, поглощали весь его жар. Мне стало холодно, и я плотнее
закутался в старый изодранный плащ.
Пока я пялился по сторонам, к отцу
Селвику подошёл человек в лисьей шкуре на плечах, и они принялись о
чём-то шептаться. Я разглядывал стены, увешанные картинами, что
были вышиты нитками. Такого мне ещё видеть не приходилось. Вроде бы
рисунки — но на ткани, и рисунки искусные. На них были изображены
люди, животные, сады и крепости, и в небе над их головами
обязательно изображали ещё одного человека — он словно взирал на
всё с облаков и непременно светился. Наверное, так они видели
своего единого бога, что умел умирать и воскресать. Почему же они
так его любили? Должна быть причина. Но я пока не видел её. Не
понимал.