И сначала даже сквозь закрытые веки меня ослепляет солнечный свет. А потом я понимаю, что это был звук раздёргиваемых штор.
— Хотя скажу тебе по секрету: уже обед, — садится он на мою кровать.
— Привет, Адам! — подтягиваясь к изголовью, я судорожно поправляю волосы, одеяло, больничную рубаху, в которую меня нарядили. Тру глаза.
И не могу сказать, что я не рада его видеть, но что-то не так. Что-то катастрофически не так в том, как он меня разбудил, пришёл, сел.
Никто не любит посетителей в больницах. И ладно, когда приходят родные. Но когда это парень, которому я должна понравиться, свинство с его стороны заявляться вот так. Когда я ненакрашенная, заспанная, лохматая, с нечищеными зубами, с помятым лицом. А он — в костюме с иголочки, источает свежесть и какой-то мужественный аромат, с которым он слегка перестарался.
— И раз это обещанный мне обед, то вот он я. А вот и всё остальное, — щелкает он пальцами.
И по его щелчку в палату вносят столики с едой. Вазу с цветами. Шары с лентами. Накрахмаленные салфетки. Ведёрко с шампанским. И что-то благоухающее, хотя возможно эти новые запахи доносятся из открытого настежь окна, а может, от тарелок с едой, с которых снимают блестящие металлические колпаки.
«То есть то, что я чуть не умерла меня никак не оправдывает? Я обещала обед. Я должна любой ценой выполнить своё обещание? Вот урод! И что вообще происходит?»
— С Днём Рождения? — с недоумением читаю я на повешенной на стене растяжке. И ещё больше удивляюсь, когда рядом со мной на стул сажают большого белого плюшевого медведя с красным бантом, видимо, в качестве подарка.
А потом вся эта ватага официантов, поваров и слуг в мгновенье ока исчезает по ещё одному его недовольному щелчку. И мы остаёмся одни.
— Да, не каждому удаётся выжить, получив порцию яда токсопнеустеса. Так что можно с уверенностью сказать, что ты сегодня заново родилась, — сам разливает он шампанское и подаёт мне бокал. — С днём рождения, Ева!
— Спасибо, конечно, — кривлюсь я, неожиданно снова став именинницей. Я и раз в год этот день с трудом выдерживаю, а тут второй. — Но врач сказал, что это был маленький токсопнеустес, и моей жизни ничего не угрожало.
— Но это же не значит, что мы не можем отпраздновать, — одаривает он стену улыбкой, расхаживая по комнате.
И словно не замечая моих недовольных ужимок, красуется, рисуется и любуется исключительно собой. Чем обескураживает меня ещё больше.