Григорий быстро оглянулся – не идет ли кто по улице – и упал на колени, не сводя уже с Дуняшки заискивающих, преданных по-собачьи глаз. Она отскочила как ужаленная и хотела бежать, но остановилась, прижалась спиной к изгороди из березовых тонких жердей и тяжело задышала. Григорий, помедлив, поднялся и опять растерянно осмотрелся вокруг.
– Не подходи! – крикнула наконец Дуняшка, хотя Григорий стоял на прежнем месте. И повторила уже тише, почти шепотом: – Не подходи…
– Я не подхожу… – промолвил жалобно Григорий, пряча голову в воротник.
Так стояли они молча несколько минут. Наконец Дуняшка проговорила:
– Отойди-ка от дверей.
Григорий покорно сделал два-три шага в сторону. Тогда Дуняшка осторожно, не спуская глаз с Бородина, опасаясь, что он может неожиданно кинуться на нее, стала подвигаться вдоль изгороди к дверям. Потом стремительным рывком бросилась к дому и, чувствуя себя в безопасности, остановилась на пороге, готовая каждое мгновение юркнуть в сенцы и захлопнуть дверь. Но Григорий неподвижно стоял на прежнем месте.
– С любимым-то и нужду легче переносить, – промолвила Дуняшка, поглаживая покрасневшими от холода руками дверную скобку. – А твоего богатства не надо мне… – Помедлив, добавила еще: – Люди и так говорят про вас – с чего это разжились вдруг?
И поспешно скрылась в сенцы, стукнула дверью, потому что Бородин стал тяжело и медленно поднимать голову…
А Григорий еще постоял, тупо глядя на то место, где только что была Дуняшка. Медленно повернулся и так же медленно пошел прочь, поняв, что здесь ему больше делать нечего.
Шагая по улице, Григорий ни о чем не думал, в голове было пусто и гулко звенело, как в дырявой, рассохшейся бочке.
Подойдя к дому, он увидел, что у окна стоит нищенка с грязной заскорузлой на морозе сумкой из мешковины через плечо.
– Что тебе тут? – не думая, спросил Григорий.
– Подайте милостыньку ради Христа, – проговорила нищенка.
И Григорий узнал ее.
– А-а… Аниска. Ты опять забрела к нам…
– Опять… подайте…
Но договорить Аниска не успела. Вдруг Григория захлестнула страшная, ничем не сдерживаемая злоба на эту оборванку, на самого себя, на весь мир.
– Я тебе подам!.. Я тебе сейчас подам! Взять ее! Ату!
Подбежал к крыльцу, спустил с цепи собак и сразу успокоился, обмяк. Присел на ступеньку и стал смотреть, как собаки кинулись на Аниску, как нищенка, отбиваясь, упала на дорогу и из ее сумки вывалились и раскатились камнями мерзлые куски хлеба.