А мой брат сказал ему, постучав кончиками пальцев по своему лбу:
– Если вам эта лаборатория не по вкусу, что бы вы сказали, заглянув вот сюда!
И так далее.
* * *
Я как-то сказал брату, что стоит мне только заняться какой-нибудь работой по дому, как я теряю все свои инструменты.
– Да ты счастливчик, – сказал он. – Я всегда теряю то, над чем работаю.
Мы от души посмеялись.
* * *
Но именно потому, что нам достались разные врожденные способности, и несмотря на то, что мы такие путаники, мы с Бернардом принадлежим к двум огромным искусственным семьям, а это значит, что мы можем найти родню в любой точке земного шара.
Он – брат ученых всего мира. Я – брат писателей всего мира.
Это очень весело и утешительно для нас обоих. Это очень приятно.
Нам здорово повезло, потому что человеку нужно иметь как можно больше родственников – ведь тогда даже не обязательно любить друг друга, а всего лишь хорошо, по-человечески друг к другу относиться.
* * *
Когда мы росли в Индианаполисе, штат Индиана, нам казалось, что у нас всегда будет куча самых настоящих, подлинных родственников. И родители, и деды наши выросли среди настоящего многолюдства – у них были толпы братьев, сестер, кузенов, теток, дядьев. Да, и притом вся их родня состояла из людей культурных, воспитанных, процветающих и отлично владевших немецким и английским языками.
* * *
И все они, кстати, скептически относились к религии.
* * *
В юные годы многим из них довелось побродить по миру, пережить удивительные приключения. Но рано или поздно каждому из них приходила весть: пора возвращаться домой, в Индианаполис, и устраиваться на своем месте. И они безропотно подчинялись – потому что там у них было великое множество родственников.
Само собой, там их ждало и солидное наследство – то или иное семейное дело, обжитые дома и верные слуга, громоздящиеся все выше горы фарфора, и хрусталя, и столового серебра, установившиеся репутации честных партнеров, коттеджи на озере Максинкукки – там на восточном берегу моя родня когда-то владела целой деревней из дачных домиков.
* * *
Но благостное самодовольство, которым наслаждалась семья, потерпело непоправимый урон, как я понимаю, от внезапно вспыхнувшей в американских сердцах ненависти ко всему немецкому, которая проявилась как раз тогда, когда Америка вступила в первую мировую войну, и было это за пять лет до моего рождения.