- Значит, ты у нас брат, сирота, - парень погладил
непослушные вихры мальчишки, доверчиво жмущего я к нему. – Не
скули, не скули. Не к лицу это мужчине. Мужик, он, как кремень…
Хотя, что это я? Выплакаться тебе, брат, надо. Вижу, сильно тебе
досталось…
Тот еще сильнее вжимался в его бок, словно клещами
цепляясь в его плащ, и рыдал. Захлебываясь от слез, он что-то
малоразборчиво рассказывал.Непонятно, что так проняло обиженного на
весь мир мальчишку, почти год выживавшего в одиночку. Может
постоянный преследовавший его голод или частые насмешки и
издевательства сверстников, или сводящее с ума
одиночество.
-…Псу свому она-то вона какенные куски в миску
клала, мне же кости одни кидала. Тетка еще…, - бормотал он,
кулачками растирая слезы. – А вчерась палкой кинула. Нахлебником
обозвала. Чта ее сына объедаю…, - пацан задрал штанину и начал
тыкать в здоровенный синячише на коленке. - Орса, смердячий пес, по
ноге пнул. Кричал, что я возле его дома не ходил. А как не ходить,
коли источник только здесь?
Гладя мальчонку по голове, Ринат в мыслях витал
довольно далеко отсюда. «Дело ведь даже не в этом пацане, хотя и в
нем тоже. Это ведь только вершина айсберга. Сколько здесь такого
намешана, что голова кругом идет… Беспризорников тьма, бегают как
мокрые галчата, побираются… В какой аул не приедешь, там ханы и их
прихлебатели такие дела вершат, дурно становится. Один людей
нагайкой любит уродовать, другой всех девок в округе перепортил,
третий последние портки с односельчан за подати готов снять. Вот
тебе и седой Кавказ, как пелось в одной песне…».
Не верьте, кто говорит, что Кавказ неизменен и
незыблем своими традициями, ценностями и моралью. Все течет и
быстро меняется. Разделяемый неполным веком, Кавказ XXI в. и
XIX в. – это две большие разницы, как когда-то говорилось в славном
городе Одесса. Здесь и сейчас бурил настоящий конгломерат из более
полусотни этнических групп и народностей, которые в свою очередь
делились на непримиримые общества и тейпы. Они веками враждовали
друг с другом, ходили в грабительские набеги на соседние аулы,
немилосердно вырезали мужчин целых селений, продавали на рабские
рынки Османской империи и Персии молодых женщин и детей из
соседских тейпов[8]. Не лучшие вещи творились
внутри самих родов: уздени и беки обкладывали выдуманными податями
односельчан и за накопившиеся недоимки отбирали маленьких дочерей и
сыновей, местными старейшинами адаты