Когда же точка кипения оказалась пройденной, Ринат
вскочил с места и, взяв вздрогнувшего мальчишку за руку, повел его
к столу. Обуреваемый эмоциями, он не очень хорошо понимал,
какие-именно слова будет сейчас произносить. Однако, очень даже
хорошо представлял, что должен донести до сидевших за праздничным
столом.
- Жрете? – жестко, с рвущимся из него укором,
рявкнул Ринат, подходя к столу. – Мясо молодого барашка, хорошо
прожаренное, едва не тает на зубах. Так, Анзор-эфенди?! – он резко
повернулся к побледневшему седобородому мужчине лет пятидесяти,
одному из старейшин этого селения (Унцукуль). – А как овечий сыр?
Хорошо просолен, острый на вкус, с мелко накрошенным диким луком.
Точно, Мусост-эфенди? – спросил Ринат уже другого старейшину,
старику с внушительным крючкообразным носом. – Сытно жрать, вкусно
пить, баб тр…ь, таскать золотые побрякушки, - он выхватил из-за
пояса ближайшего горца богато украшенный кинжал и бросил его на
стол. - Настоящему мусульманину больше ведь ничего не нужно? Так?
Какие в к шайтану мусульмане!
Ринат горящим от злобы взглядом впивался то в
одного сидевшего рядом с ним горца, то в другого. Тот, на кого он
смотрел, тут же отводил взгляд. Имам двигался вдоль стола,
опрокидывая одно блюдо за другим. По столешнице кувырком летели
куски сочащимся жиром баранины, здоровенные ломти ржаного хлеба,
разломанные кусы сыра. Лились кроваво-красные струи
вина.
- Что-о-о-о? Мы не мусульмане?! - в речь вдруг
вклинился очнувшийся хан, до этого благополучно дрыхнувший в
алкогольном дурмане. - Мы?! - ревел он, вставая и покачиваясь на
дрожащих ногах. - Мы все тут чтим пророка... А я... Я... каждый год
жертвую в мечеть две сотни серебром. Кто платит
зякят[12] больше? Мои нукеры
джигиты с каждого похода отдают мулле его долю во славу Всевышнего.
Разве не пол моей мечети устилают лучшие ковры из Хорасана? Не мои
ли резчики ее украшали? И я не мусульманин?! - глаза его налились
дурной кровью, лицо побагровело, рука начала искала на поясе
рукоять кинжала. - На Навруз[13] я даю больше трех
десятков овец, мешки риса, муки, сахар, табак. Кормлю сотни
мусульман праздничной едой. Кто делает для Всевышнего больше, чем
я? Вача Безродный?
Он с издевательским смехом выдернул из-за стола
одного из своих людей, что взглядом забитого пса смотрел на своего
хозяина-господина.Смуглый с едва пробивавшейся бородой, Вача
униженно заглядывал в глаза своему хану.