Он вставил дешевую папиросу в угол маленького рта.
– Курить стали, Сережа?
– Научился. В камере.
И выпустил сразу из обеих ноздрей серые струи.
– Может быть, Анатолий, у вас найдется стакан водки? Закуска у меня имеется.
Он вытащил большую луковицу из порыжевшего портфеля крокодиловой кожи.
– И пить стали, Сережа?
– Да! – ответил он коротко. – После МЧКа.
– А ведь раньше только апельсиновое ситро признавали. Помните, бутылок по шесть выпивали на наших гимназических балах?
– Лубянка меняет вкусы.
Он вытер лоб нечистым носовым платком и перевел разговор на другую тему:
– Мне предлагают несколько должностей на выбор. Очень ответственных. Но, знаете ли, – воздерживаюсь. Что-то не хочется идти заместителем. Привык возглавлять.
Я подумал, что он похож на пустой рукав, который инвалиды войны обычно засовывают в карман.
– Правильно, Сережа, что воздерживаетесь.
– Впрочем, возможно, и соглашусь. Я ведь работаю не на большевиков, а на Россию.
– В таком случае, Сережа, обязательно соглашайтесь, – ответил я, не глядя ему в глаза.
Вернемся в Пензу, на Казанскую улицу, в маленькую нашу гостиную, освещенную керосиновой лампой.
– Давайте, Сережа, издавать журнал, – предлагаю я. – В институте мы издавали «Сфинкс».
До сих пор почему-то мы с Сережей на вы.
– Это, Анатолий, мысль! Я возьму на себя вводящие статьи. Журнал будет социал-демократическим. Плехановского направления. Писать без твердых знаков. Это не буква, а паразит, – стремительно, одним духом говорит он.
– Великолепно.
– А печать на гектографе. Я умею его варить. Прокламации тоже печатают на гектографе.
Потом добавляет, понизив голос до шепота:
– Журнал будет подпольным.
И берет из коробки последнюю шоколадную конфету. А я думаю о себе с тихим восторгом: «Ну вот, брат, ты и революционер. Как Герцен».
– Папа, можно к тебе?
– Конечно.
Вхожу в кабинет отца. Он раскладывает «Пасьянс четырех королей». В руке коварная дама пик. Но мысль его куда-то убежала. Вероятно, в прошлое. Это я вижу по взгляду – отсутствующему, подернутому туманцем легкой грусти и неполного счастья. Грусти и счастья одновременно. Это бывает! Бывает, когда они соединяются, смешиваются, одно переходит в другое, как акварельные краски на картине хорошего художника.
Прошлое! Чем больше седин на голове, тем оно кажется милей. Все, все мило! И детство, забрызганное горькими слезами; и отрочество, омраченное надоедливыми школьными зубрежками; и юность, разодранная трагедиями духа: для чего жить? как жить? чем жить? а главное – с кем? С горничной, с проституткой или с чужой женой?