– …
– Франк? Ты слышишь меня, Франк?
– Да…
– Ты должен смириться, мой мальчик…
– Нет. Я помещу ее в богадельню, потому что у меня нет выбора, но не просите меня смириться, этого я сделать не могу.
– Псарня, умиральня, богадельня… Почему бы тебе не называть это место «пансионом»?
– Потому что я знаю, чем все закончится…
– Не говори так, есть очень хорошие дома для престарелых. Мать моего мужа…
– А вы, Ивонна? Не могли бы вы взять уход за ней на себя? Я буду вам платить… Сколько скажете…
– Спасибо, мальчик, но я слишком стара. Я просто не могу взвалить на себя такую ответственность, мне ведь нужно ухаживать за Жильбером… А потом, Полетта должна быть под наблюдением врача…
– Я думал, вы подруги.
– Так и есть.
– Она ваш друг, но вы не моргнув глазом толкаете ее в могилу…
– Немедленно возьми свои слова назад, Франк!
– Все вы одинаковы… Вы, моя мать, да и все остальные! Говорите, что любите, но как только доходит до дела, линяете…
– Прошу тебя, не ставь меня на одну доску со своей матерью! Только не это! Какой же ты неблагодарный, мой мальчик… Неблагодарный и злой!
Она повесила трубку.
Было всего три часа дня, но Франк знал, что не заснет.
Он выдохся.
Он стукнул кулаком по столу, долбанул по стене, пнул все, что оказалось в пределах досягаемости…
Надел спортивный костюм и отправился бегать, но вынужден был приземлиться на первую же скамейку.
Сначала он слабо вскрикнул, будто его ущипнули, и вдруг почувствовал, что разваливается на части. Задрожал весь с головы до ног, в груди что-то защемило и прорвалось громким рыданием. Он не хотел, не хотел, будь все трижды проклято, но справиться с собой не мог. Он плакал, как ребенок, как несчастный дурак, как человек, собравшийся закопать в землю единственное в этом гребаном мире существо, любившее его. И которое любил он сам.
Он весь съежился, раздавленный горем, весь в слезах и соплях.
Когда он наконец понял, что ничего не может с собой поделать, он обмотал свитер вокруг головы и скрестил на груди руки.
Ему было больно, холодно и стыдно.
Он стоял под душем, закрыв глаза и подставив лицо, пока не кончилась горячая вода. Он боялся взглянуть на свое отражение в зеркале и порезался, бреясь вслепую. Он не хотел ни о чем думать. Не сейчас. Ему с трудом удалось взять себя в руки, и стоит хоть чуть-чуть дать слабину, как снова тысячи воспоминаний хлынут в голову. Свою бабулю он никогда в жизни не видел ни в каком другом месте, кроме этого дома. Утром в саду, все остальное время – на кухне, а вечером – сидящей у его кровати…