– Уж как-нибудь...
Он и представить себе не мог, что с мужиком можно как с женщиной.
– Это ты пока так говоришь. А когда «хочу» к стенке приставит, и на свинью полезешь...
– Это не по теме... Где я?
– У своих... Слыхали мы о твоей канители. Круто тебя в оборот взяли. К «дырявым» на съедение хотели бросить. Козлы! А ты, я смотрю, пацан зубастый. Будет из тебя толк...
Оказалось, что не зря он пер буром на надзирателей. Избили они его, промариновали в карцере, а затем сжалились, потому и бросили в обычную камеру. А там и воровская прослойка была. И Голландец туда днем раньше залетел.
– Слабину дал Хозяин, – рассказывал ему Голландец, когда он с пола перебрался на нары. – Прижали его таки «законные». На бунт зону подымут, если он воров ссучивать не перестанет. А ему «полкана» на погоны навесить должны. Вот он и ссытся. Наши здесь теперь законы. Только один второй отряд, мать его так, и держится... А вот тебя «кум» в оборот крепко взял. Но это ему вожжа под хвост попала. Уже успокоился... Только «отрицаловку» он давить все одно будет. Это его хлеб. Так что сладкой жизни не жди...
– Только к «петухам» пусть не бросает...
– А с Хозяином уже Король базарил, «смотрящий» наш. Шибко возмутило его, что воров к «опущенным» на съедение кидают. А слово Короля большой вес и для Хозяина имеет. Отвязались от тебя. Но все одно от «парилок» вроде этой никуда не денешься... Ну и в «кастрюле» тебя попарить могут. Ты там уже побывал...
Женя невольно вздрогнул, вспомнив ужасы карцера. Но лучше уж это, чем «петушня».
* * *
Как и предупреждал Голландец, ШИЗО для него стал домом родным. Отказался работать – в штрафной изолятор. Нагрубил начальству – туда же. И карцер иногда навещал. Но бить его больше не били.
Года через четыре в зоне окончательно установилась воровская власть. На «отрицаловку» администрация смотрела уже сквозь пальцы. За невыход на работы в ШИЗО еще сажали. А если на работу вышел, но ни хрена не делаешь, тогда живи спокойно.
Женя огрубел, заматерел. Из мальчика превратился в мужчину. На зоне он чувствовал себя вольно, как будто здесь родился, вырос и собирался прожить всю оставшуюся жизнь. За «стукачами» он не охотился, для него они как бы вовсе и не существовали. Хотя все же одного пришлось собственноручно насадить на заточку. И, конечно же, никто ничего не видел. Он не любил чуханов, тех, кто не следит ни за собой, ни за своей одеждой. С его подачи продырявили трех грязнуль. Правда, сам он о них не марался. Он вообще избегал мужеложства. Не по нем сии забавы. Мерзко уж больно.