– Богданчик, ну сочини еще одну песенку!
– Простые вы девушки, как три рубля, – пробурчал я, глубоко и
обреченно вздыхая. - Вы думаете я акын, который что видит, то и
поёт?
Я пару раз провел по струнам, и все не мог придумать, что бы мне
такое сплагиатить из будущего, чтобы оно было в тему. И пока
скрипели мои извилины Толик тут же достал тетрадку, и приготовился
записывать новый детдомовский хит.
– Сегодня нет настроения, - сказал я и протянул гитару обратно
Маэстро.
– Не-не-не! – Запротестовала Наташка в самое ухо, и как бы
случайно прижалась ко мне своей девичьей грудью первого размера. –
Если взялся за инструмент, то играй.
"Вот это козыри! - призадумался я. - Что же там из творчества
бывших детдомовских ребят из недалекого будущего было?
– Припев, значит, такой, – начал я кое что медленно
вспоминать:
Капризный май и теплый вечер,
Весенний луч согреет встречи.
Мою любовь к тебе навечно,
Пусть сохранит наш майский вечер,
Наш теплый вечер...
– Зашибачая песня, – первым высказался Зёма, и завыл голосом
молоденького осла. – Капризный май и теплый вечер…
Правда он тут же схлопотал от Тоньки, сидевшей рядом, книжкой по
голове:
– Дай Богданчику сосредоточиться!
– Куплет такой, – я снова заиграл на простых блатных
аккордах.
Дождь, по окнам дождь,
И белый снег растопил апрель.
Грусть чего ты ждешь?
Весна давно постучалась в дверь…
– Помедленней, я записываю, – вклинился Толик, – повтори куплет
и припев, пожалуйста.
Я пропел снова куплет и припев, и задумался на пару секунд: "Что
же там было в песне дальше, кровь-любовь, весна-красна,
тополя-конопля? Что-то там было про небо".
– А, вот, – сказал я напряженно наблюдающему за мной народу.
Ночь, седая ночь,
Холодных звезд белый хоровод.
Сон гоню я прочь,
Когда же день, наш день придет.
Капризный май и теплый вечер…
После чего я этот новый «шедевр» спел раза два, потом Толик его
сбацал пару раз. В общем, все сошлись на том, что вечер удался на
славу. Наташка снова вытащила меня на крыльцо и посмотрела на меня
такими глазами, что я просто обязан был ее поцеловать. И целовались
мы целых десять минут, пока не продрогли. «Посадить меня мало, за
совращение несовершеннолетних, – думал я. – Ну какая может быть
любовь, тут бы разобраться каким макаром меня сюда занесло, и что
мне делать дальше? Бог, если ты есть, скажи же мне хоть что-то
вразумительное». Однако если он и был, то упрямо молчал, как
героический партизан на допросе.