арящего и кровоточащего мяса с
торчащими осколками костей, словно чудище вывернуло наизнанку. Как
только сражение окончилось, ощущение "вторых рук" пропало и Крюки
звякнули о брусчатку. В дальнейшем этот Дар проявлялся только в
сражениях и то, когда Дима ощущал, что одних мечей мало. И в этот
же момент "появлялись" эти руки, вернее, появлялось ощущение их
наличия, сами конечности были эфемерны, невидимы. Самое
удивительное и одновременно удручающее, сознательно ими управлять
Дима не мог, но при этом чётко осознавал, что управляет ими именно
он сам, а не Дар выполняет свою функцию. Вот этого момента Медоед,
как раз, понять и не мог.
Стопарь "пропал" минут
на десять. Веда тоже ещё занималась Анжеликой. Они с Димой нет-нет
и перекидывались мысле-образами, а Горец с Сойкой тихо
болтали.
- Фух! - неожиданно и
резко выдохнул Стопарь, приходя в себя.
Приложившись хорошенько
к живчику, налил в чашку, где до этого был чай коньяка аж до
половины и парой глотков выпил. После этого заел шоколадом и
пристально взглянул на Диму. Несколько секунд Стопарь сверлил его
взглядом, решая, начинать разговор при всех или всё-таки сначала
переговорить с Медоедом, как того требует Кодекс. Как предполагал
знахарь, Горец и Сойка должны быть в целом в курсе проблемы сына,
но всё же решил сначала спросить у самого парня. Пусть это может
выглядеть и глупо со стороны, но если ты нечестен прежде всего с
собой, то о какой вообще тогда честности можно вести речь? Поэтому
и произнёс:
- На пару слов, Дим, - и
кивнул в сторону своего кабинета. - Либо могу говорить
здесь.
- Идём, - не стал
раздумывать Медоед. В эмоциях знахаря беспокойства не
прослеживалось, наоборот, какая-то нервозность от любопытства. Отец
наверняка тоже это ощутил, подумал Дима. Горец и Сойка
переглянулись с сыном, тот успокаивающе кивнул и проследовал за уже
подошедшим к двери знахарем, так же отправив успокаивающий
мысле-образ Анжелике.
Пройдя в кабинет,
Стопарь указал Медоеду на кушетку, а сам подошёл к столу, на
котором во множестве лежали какие-то бумаги, папки, исписанные
листки. Стояла и недопитая бутылка коньяка. Её знахарь и взял в
руку, откупорил и прямо из горла выпил, уселся рядом с Димой и
произнёс:
- Ты очень изменился,
Дима. Гораздо сильнее, чем за тот год, когда шлялся-валандался
непонятно где. И тебе решать, что ты скажешь родным. Я ничего не
скажу.