— И что? – прервал доклад товарищ Сталин. — Мы не можем уничтожить
хотя бы эти передвижные станции, если их всего два десятка?
— Не можем. По земле нас не подпускают, так как видят и достают
издалека, а воздушные налёты позволяют лишь снести антенну, которую
меняют за несколько минут. Мы же при этом теряем лётчиков.
Собственно, по той же причине сорвано и сухопутное вторжение в
область – накопленных четырёхсот тысяч личного состава против
примерно двухсот кемеровских оказалось совершенно недостаточно. И
появился новый неприятный фактор – кемеровские бомбардировщики. Это
пока всего два самолёта Ту‑154 - пассажирские борта приспособлены
под пятитонные бомбы, делают парой по вылету вдень. Сначала
разбомбили мост в Омске, а теперь работают по мостам и
электростанциям западнее Иртыша - в основном достаётся Уралу и
Поволжью. Возможно, мы увидим ещё несколько похожих машин из
сохранившегося парка. Всего два самолёта, казалось бы, но бомбы
тяжелые, а объекты стратегические. Считаю, нужно привлекать ПВО
Харькова.
— Попробуем харьковчан привлечь, конечно, - согласился Сталин. — Но
что сейчас с Томском?
— Однозначно теряем город в ближайшее время. Боеспособных войск там
почти не осталось, а поддержка с воздуха мало что даёт. Фактически,
мы не в силах прервать даже строительство дороги и снабжение по
суше. Наши авианалёты лишь снабжению по реке как-то препятствуют,
но, опять же, ценой значительных потерь. И, что гораздо хуже,
иногда это приводит к ответному удару по выявленному кемеровчанами
аэродрому.
И от Тайги до британских морей…
Ну, что моря‑то – британские, было всегда понятно, а вот то, что
и Тайга не включается в ареал – стало неприятной новостью для особо
патриотично настроенных граждан СССР. Кто‑то где‑то даже стал о
чём‑то задумываться, тем самым пугая себя и родню. Уже через неделю
боёв в разы снизилось количество политических доносов даже в
европейской части СССР. Руководству СССР и НКВД пришлось заняться
реальными заговорщиками, которые стали появляться на фоне военных
трудностей, что привело к сокращению количества отправляемых в
ссылку прибалтийских инородцев и прочих ненужных элементов вроде
цыган или бывших кулаков.
Изменение политического климата в стране почувствовали и жители
деревни Омской области, в которой теперь обитал Трофим со своей
роднёй. Режим содержания “колхозников” утратил былую строгость ещё
зимой – сотрудники НКВД перестали чрезмерно рьяно отслеживать
наличие охотничьего оружия и соблюдение двадцатикилометровой зоны
от колхоза (до побега), что позволило более эффективно как
охотиться на зайцев, так и рыбачить на озёрах. В условиях, когда
почти всё продовольствие изымалось на склады готовящейся к
вторжению в Кузбасс армии, это был хороший подарок желудкам
ссыльных крестьян. Часть рыбы продавалась председателем колхоза в
Омске за живые советские деньги, что тоже было немаловажным. Свежие
ссыльные продолжали прибывать в колхоз, но это были уже не
раскулаченные, а просто болтуны, которым лагерный срок заменили на
почти свободу. Отец с тестем, благо опыт имелся, организовали
колхозу небольшое производство дёгтя и скипидара, что тоже вылилось
в ощутимые для местных деньги и большое уважение председателя.
Остальные колхозники, конечно, тоже сильно зауважали пришельцев, но
быстро ощутимого профита с того уважения было заметно меньше, чем с
председательского, хотя и оно было не лишним.