Всадник оторвал взгляд от города, от дорог, от ближних бурых скал и дальних синих вершин и поднял глаза вверх, к бледно-голубому небу, в котором пылало солнце. Даже в воздухе шла своя жизнь. В небе, описывая широкие круги, парили орлы-стервятники; центром этих кругов была какая-то точка, чуть повыше Сан-Пабло. При взгляде на этих орлов, кружащих вокруг этой, словно фокус, точки, в голове путника возникла странная мысль: видно, в Сан-Пабло далеко не все благополучно, если эти воздушные санитары чуют чью-то близкую смерть.
Путник, однако, не принадлежал к числу людей, которые надолго задумываются над нравственными аспектами жизни. Теперь он заговорил с конем, и благородное животное выгнуло в ответ шею и насторожило уши. Спускаясь вниз по склону горы, всадник достал носовой платок, но не синий и не красный огромный платок, каким обычно предпочитали пользоваться в тех краях. Он был ослепительно бел, словно только что из прачечной, и, прежде чем воспользоваться им, всаднику пришлось встряхнуть его, чтобы расправить складки, после чего он вытер лицо, медленно и тщательно, приподняв шляпу, чтобы промокнуть пот на лбу, затем протер шляпу изнутри, стряхнул пыль с рукавов белого полотняного сюртука, а после из складок брюк для верховой езды и с начищенных до блеска сапог. Дело в том, что он сидел в английском седле и одет был так, как оделся бы любой английский джентльмен в сельской местности в очень жаркую погоду. Но лошадь у него была совсем особая – так сильно она отличалась от мустанга с огромной головой и выгнутой спиной, который нес на себе того, другого человека, затаившегося теперь в пыльном кустарнике. Лошадь, на которой ехал человек в белом сюртуке, была бы вполне на месте где-нибудь в оксфордширском имении, где джентльмены собрались на лужайке, готовые отправиться на первую в сезоне охоту на лис. Она была настоящая красавица, начиная с аккуратной гривы и до подстриженного хвоста, от нервно дрожащих ноздрей и до твердых черных копыт. Рысь у нее была легкая и изящная – как поступь кошки. А в галопе она была подобна птице – такая же изумительная легкость и быстрота движений.
Теперь она шла вниз по склону, помахивая своей аристократической головой, словно позади и не было пятидесяти миль тяжелой дороги, начавшейся на рассвете.