Время в тёплых руках бабушки Есфирь летело незаметно. Я выплакалась у неё на плече. Поведала всё, что на душе, а она всё это время, утешая меня, шептала:
— Пройдёт. Всё пройдёт, милая. Время лучшее лекарство от горя, ненависти, боли, обиды и любви.
Старые часы пробили четыре утра. Я вспомнила о доме. И в это мгновение я поняла, что пойти туда мне не в чём. Вся одежда изорвана. Придя в таком виде, мне точно не избежать разговора с родителями. Да и не дойду я до них. Околею по дороге. На улице зимой все минус тридцать пять. От мороза трещат деревья. Знаменитые февральские морозы. Валенки и шуба на голое тело не спасут от них.
Бабушка Есфирь открыла старинный огромный сундук в углу хаты. Я не замечала массивный предмет мебели раньше. Наверное, потому что его надёжно скрывали вязанная крючком белая скатерть и подушки по краям. Всегда думала, что это такой диванчик. Ну, или комод. А этот сундук надёжно прятал в своих недрах тайны Есфирь Исааковны.
— Иди посмотри. Может, что-нибудь подойдёт? — позвала она. — Фигуры у нас похожи. По крайней мере, у меня такая же была лет пятьдесят назад.
Я подошла и обомлела. Даже тусклый свет от лампы не мог скрыть красоту этих нарядов. Платья из атласного шёлка, из мягкого бархата, из тончайшей шерсти. Такие струящиеся и лёгкие. Сорочки из белоснежного хлопка. Корсеты. Пояса для чулок. Сами чулки. Всё такое женственное. О, если бы я могла передать всю палитру эмоций от прикосновения к этим вещам. Это невозможно описать. Это надо прочувствовать. Всё-таки качество до революции в России было лучше. А, может, и не в России... Все эти жутко дорогие атрибуты женской красоты когда-то носила Есфирь Исааковна. Мой восторг сменился интересом, когда среди одежды я увидела альбом для фотокарточек. Он лежал в стороне на платьях. Видно, старушка часто его смотрела. Удел всех пожилых одиноких людей вспоминать своё прекрасное прошлое. Прошлое, в котором, кроме тебя, есть ещё десятки родных людей. В настоящем у бабушки Есфирь никого не было. Наверное, время забрало всех, кто был ей дорог. Единственный человек, кому она была не безразлична — это я.
— Можно?
Неловко спросила я. Всё-таки не каждого захочешь впустить в давно ушедший мир.
— Да, — разрешила она. — В старости мы вспоминаем свою жизнь. Рассказываем о ней своим детям или внукам. У меня никого нет. Вот уйду, и никто не будет знать, кто я и как жила. Моя жизнь канет в небытие. Будто меня и не было. С годами этого боишься больше самой смерти. Может, хоть ты вспомнишь обо мне и я буду жить в твоих воспоминаниях.