Люблю, убью, умру… - страница 32

Шрифт
Интервал


– Да? – Он дернулся точно от удара током и вдруг стал хохотать – громко, истерично и как будто немного театрально даже… Меня этот смех покоробил, хотя в душе я все время ждала подобной реакции. Я подозревала, что они с мамой расстались после какой-нибудь ужасной ссоры. Наверное, он до сих пор не может ей простить. – Она наконец в аду – боже, какое счастье!

Нет, такое было уж слишком!

– Перестаньте! – закричала я. – Что бы там ни было у вас с ней в прошлом, оно не имеет никакого значения, потому что это уже в прошлом! Осталась я, и я хотела бы…

– А при чем тут вы? – спросил Аркадий Елисеевич, мой потерянный и вновь найденный родитель.

– Как – при чем? – опешила я. – Я вроде как ваше имя ношу… Я ваша дочь.

– Дочь?! Ну да, дочь… – Он перестал смеяться, и его небритое лицо потемнело еще сильнее. – Дочь. Лизонька.

Аглая была права – незачем мне было сюда приходить. Сколь же глупы приступы сентиментальности, которые накатывают иногда на людей, особенно на женщин. Отец сто лет меня не видел, почему я вдруг решила, что он обрадуется мне?!

– Ладно, я пойду, – сказала я и встала с кресла.

– Нет уж, погоди… доченька. – Он почти силой заставил меня сесть обратно. – Столько лет прошло… Свиделись наконец-то!

«Да, здорово он на маму обиделся, – мелькнуло у меня в голове. – Но не убьет же он меня! Я вроде как ни в чем перед ним не виновата… А вдруг он просто сумасшедший?» Мне стало совсем страшно.

– Мне ничего от вас не надо, – твердо произнесла я. – Я просто хотела вас увидеть. Хотя бы один раз. Это нормально…

– Ну да, очень нормально. А что, дорогая доченька… – вдруг ехидно прищурился он. – Мама тебе ничего не рассказывала обо мне?

– Ничего. Она не хотела…

– Как это похоже на нее! – воскликнул Аркадий Елисеевич словно про себя. – Как похоже… Я мог бы сразу догадаться, что она оставила тебя, Лизонька, в полном неведении!

И он швырнул в меня журнальный столик. «Сумасшедший!»

Я бросилась в первую попавшуюся дверь – это оказалась ванная – и задвинула щеколду. В ванной было темно и пахло каким-то мерзким одеколоном.

– Открой! Слышишь – открой! – забарабанил он в дверь что было сил.

Он долго барабанил в дверь и орал что-то неразборчивое. Можно было не надеяться, что соседи этот шум услышат, по той же причине – очень толстые стены. Я, конечно, и не думала открывать.