Обе разом замолчали, растеряв
веселость. Потом снова заговорила Глаша:
— Так полицейские же у них мундиры,
не военные.
— А ну какая разница, все равно диво
как хорошо смотрятся!
Здесь я отвлеклась, решив, что более
ничего любопытного эти две особы не скажут.
Разговор меж ним, надо полагать, шел
о Незнакомке с родинкой. Хоть я уж ни в чем не была уверена… но и
время, когда она вошла в дом, и манеры, показанные горничным – все
говорило, что именно эта дама донимала сперва меня, а потом сих
милых девушек. С той лишь разницей, что в этом доме она незнакомкой
не является – ее здесь знает даже прислуга.
Неужто это и есть дочь генерала
Хаткевича от первого брака? «Непутевая девка» и владелица платка с
монограммой «Н». Но я опять же не торопилась, принять эту догадку,
как истину. Ох, как мне не хватало обмена фактами с полицейскими,
как бывало у нас прежде со Степаном Егоровичем…
Разговоры про мундиры пришлось
слушать еще с четверть часа – потом девушки ушли из залы, а я
смогла выбраться из пыльных портьер. Прошлась по просторной
гостиной, тотчас после ухода болтушек ставшей пустой и холодной.
Снова завешенные черной тканью зеркала, опущенные портьеры и траур,
который чувствовался в каждом с блеском обставленном уголке.
На изящном столике в стиле ампир
среди охапок разномастных букетов, стояла фотокарточка, овитая
черными шелковыми лентами. Все то же лицо в светлых локонах –
чистое и юное. Отчего-то я уже знала, что Ксения Хаткевич была не
чета моей Незнакомке. Однако ошеломительную версию горничной Глаши,
что Незнакомка виновна в ее гибели, я всерьез не рассматривала.
Девчачьи глупости то и не более.
Напротив, у Незнакомки даже имелось
то, что полицейские называют alibi. Она ездила за город в обществе
моего мужа. Зачем? Это уж другой вопрос.
Глядя на милое со светлым взглядом
лицо Ксении Хаткевич, я размышляла – уж не связано ли то
чрезвычайное волнение Незнакомки как раз с будущим убийством? Что,
если она знала о нем? И, допустим, пыталась предотвратить… Но
причем здесь Ильицкий? Отчего она обвиняла его во всех мыслимых
грехах?
А как Женя побледнел, когда узнал о
смерти молодой генеральши? Я прежде никогда не видела, чтобы он
бледнел.
— Во что же ты ввязался, Женя?.. –
без голоса спросила я у фотографии. – Уж лучше, ей-Богу, ты бы
оставался в армии.