– Я не сплю, Рикардо, – ответил по-испански слабый голос немолодой женщины.
Затаивший было дыхание Рик выпустил воздух из легких. Он знал: однажды утром он подойдет к этой двери, постучится и не получит ответа. Но не сегодня. Рик отворил дверь и заглянул в спаленку, где были задернуты занавески и электрический вентилятор месил тяжелый воздух. В комнате стоял запах, напоминающий фиалки на грани гниения.
На кровати под простыней лежала худенькая пожилая женщина. Седые волосы рассыпались по подушке кружевным веером, смуглое лицо сплошь покрывали глубокие трещинки и морщинки.
– Я ухожу в школу, Палома, – теперь Рик говорил нежно и внятно, совсем не так, как только что на улице. – Тебе что-нибудь принести?
– Нет, грасиас. – Старуха медленно села и сухощавой рукой попыталась поправить себе подушку, но Рик был тут как тут и помог. – Ты сегодня работаешь? – спросила она.
– Си. Буду дома около шести. – Три дня в неделю Рик после школы работал в магазине скобяных товаров и, позволь ему мистер Латтрелл, работал бы дольше. Но получить работу было трудно, да и за бабушкой требовался присмотр. Каждый день кто-нибудь из добровольного церковного комитета приносил ей ленч; соседка, миссис Рамирес, время от времени забегала взглянуть, как она, да и отец Ла-Прадо тоже часто заходил, но Рик не любил надолго оставлять бабушку одну. В школе он терзался страхом, что Палома может упасть, сломать бедро или спину и лежать, страдая, в этом жутком доме, пока он не придет домой. Но без денег, которые он получал в магазине, обойтись было нельзя, как ни крути.
– Что за шум я слышала? – спросила Палома. – Какая-то машина гудела. И разбудила меня.
– Ничего. Просто кто-то проезжал мимо.
– Я слышала, кричали. На этой улице слишком шумно. Слишком беспокойно. Когда-нибудь мы будем жить на тихой улице, правда?
– Правда, – ответил он и погладил тонкие седые волосы бабушки той же рукой, что взлетала вверх в салюте.
Она потянулась вверх, схватив Рика за руку.
– Будь сегодня хорошим мальчиком, Рикардо. Учись хорошо, си?
– Постараюсь. – Он заглянул бабушке в лицо. Бельма на глазах были бледно-серыми, и Палома почти ничего не видела. Ей был семьдесят один год, она перенесла два микроинсульта и до сих пор сохранила большую часть зубов. Паломой – голубкой – ее прозвали за то, что она рано поседела. Настоящее имя, имя мексиканской крестьянки, было практически непроизносимо даже для внука. – Я хочу, чтобы ты сегодня была осторожна, – сказал он. – Поднять занавески?