Сейчас нужно поесть, подстроиться и немного отдохнуть.
На замки я и прежде не очень рассчитывал, сейчас же, зная, как
легко они сдаются, просто сделал вывод. Положил поблизости пару
предметов, которые формально оружием никак не являются, но при
случае могут выручить.
Потом приготовил рыбу и рис. Нет, в принципе, всё можно есть
сырым, как среди шимпанзей, но это требует дополнительных ресурсов.
Сейчас же ресурсы мне нужны были для иных задач.
Спал я по-волчьи, вполглаза. Слышал шумы далёкие и близкие, но
непосредственно ко мне не относящиеся. Никто не подходил к двери,
не говоря уж о попытке открыть. Значит, Нахок держит слово. Или
случай вовсе не столь серьёзный, как мне представлялось
вечером.
Утро вообще большой оптимист. Многое решается легко и просто.
Именно потому всякие важные дела – военные советы или заседания
чрезвычайных комиссий – переносили на вечер. Чтобы не прельщаться
утренней простотой.
Адрес Анжелики был в бумагах Брончина. То есть адрес его
родителей. Но мне он ничего не подсказывал. Никаких намеков и
полунамеков. Хотя я, как москвич, представлял и где находится
Кутузовский проспект, и где на проспекте находится искомый дом. В
этом доме некогда жил некий Брежнев – лидер страны Брончина,
правивший долго и счастливо. Я ничего о Брежневе моего мира не
знал, чья в том вина, Леонида Брежнева или Артёма Краснова, трудно
сказать. Ах да, был лесничий Леонид Брежнев в заповеднике Аскания
Нова, и по годам подходил, в две тысячи двадцатом ему было аккурат
сто четырнадцать лет. Я помогал лесничему пройти несколько
эндобиологических сеансов. Дивные были деньки – лесничий знал
множество историй и баек, и охотно рассказывал их.
Собрал самое нужное в чемодан — и в камеру хранения вокзала. На
всякий случай. А уж от вокзала — на встречу.
Я ехал в вагоне метрополитена. Всяк был обращен к себе: кто
читал, кто слушал музыку из вставленных в уши электронных затычек,
кто дремал, добирая недоспанное. Активными были двое, оба под
действием химических возбудителей: это ощущалось даже по запаху.
Люди с неоптимизированным обонянием довольствовались дикой речью и
даже воплями. Никто внимания не обращал – или старался не обращать.
Так принято – здесь и сейчас. Я начал думать, что лучше – вывихнуть
дуралею руку, можно даже две, или шлепнуть по уху – таким шлепком,
чтобы звенело неделю? Видно, возбудители эти обостряли восприятие,
потому что один из пары сказал: