— Ну что, Сеня, давай, на выход, — подтолкнул он оторопевшего от
наглости творимого своим приятелем Семена и они втроем со Славиком,
который ходил за ними как привязанный, пошли к выходу из
отделения.
Тихонечко, без щелчка, открыв замок, Жора отдал ключ
Славику:
— Бросишь назад, — сказал он довольному оказанным доверием
парню. — Только смотри, чтобы не видел никто.
— Куда теперь? — спросил Сенька, когда они оказались на улице и
спокойно вышли из ворот больницы.
— Пойдем на автобус, до центра доедем, там до Користовки и ночью
сядем на поезд до Одессы.
— Мне же в Москву надо, это совсем в другую сторону, — сказал
Сенька.
— Вот ты, Сеня, умный парень, а дурак, — как маленькому, начал
объяснять Жора. — В Москве что у нас? Олимпиада. Просто так туда не
проехать. А в Одесской области есть люди, которые помогут. Тебе-то
что, не пешком же идти. Побежали, автобус едет.
_________________________
* Барбамил-кофеиновое растормаживание раньше широко применялось
у больных в состоянии ступора даже для того, чтобы их накормить, а
также для выявления бредовых и галлюцинаторных переживаний, которые
больной не раскрывал. Потом барбамил признали чуть ли не
наркотиком, потом наступили новые времена и метод канул в Лету,
хотя старые психиатры отзываются о нем как об очень эффективном и
довольно безопасном.
25 марта — 5 апреля 1980 года
Надежда
Утром Надя позавтракала вместе с Груней — и хозяйке радость, что
не одна, и на кухню лишний раз ходить не надо, пока там с утра все
собираются на работу. Пили индийский чай из желтой пачки с
почему-то синим слоном, на котором сидел смешной дядечка.
— Дефицит, вчера завезли, — с гордостью похвалилась Алексеевна.
— Хоть что-то с этой Олимпиады. И сервелат финский, и масло
новозеландское, и чай вот. Разбирают, конечно, но уже без драки. Ты
кофе будешь? Я-то не пью, горчит он мне очень, а привезли — взяла.
Бразильский, «Сасио», что ли. Шесть рублей. Дорогой, зараза. — она
полезла в сумку и вытащила коричневую жестянку с белыми буквами
«CACIQUE».
— Да ты что, Груня, дорого же, — отвела руку с кофе в сторону
Надя. — Ты и так на меня потратилась: и продукты, и одежду.
— Ты, Надя, как дурочка прямо, — Груня поставила жестянку на
стол со стуком, так, что в чашке жалобно звякнула чайная ложечка. —
Мои деньги считать не надо. Не тебе, так этим нахлебникам в Петушки
оттарабанила бы. Их моя зарплата не волнует, не спрашивают, за
сколько куплено.