По весенней, залитой алым цветом распустившихся тюльпанов степи идет эшелон. Теплушки, платформы с тачанками и зарядными ящиками, молодые смеющиеся лица красноармейцев в распахнутых воротах вагонов, старенький паровоз. На теплушках мелом: «Даешь мировую революцию!»
Только-только начинает светать: солнце еще за горизонтом, но высоко вверху уже ясно видно небо без единого облачка. Пустыня.
По пустыне с бархана на бархан в то начинающееся утро ехали шагом три всадника. Впереди – пожилой усатый старшина, следом – Любочка в широкополой соломенной шляпе, а за нею – комвзвода Алексей Трофимов. За ним в поводу шла четвертая лошадь, нагруженная двумя корзинками и большим чемоданом.
– Жить можно, – продолжал неспешный разговор старшина. – Жить везде можно, была бы вода. Вот ужо щель проедем, значит, и жить будем.
– Какую щель? – насторожилась Любочка. Старшина понял, что переборщил в своих намеках. Крякнул с досады, попробовал успокоить:
– Ну, поговорка тут у нас такая. Это когда басмачи тут шуровали. Сейчас потише стало, за границу их вышибли.
– Значит, здесь нет басмачей?
– Ну, как сказать. Вообще-то жить можно, но бывает.
– Что бывает?
– Банды приходят. В кишлаке Огды-Су недавно всех вырезали, – старшина вдруг спохватывается. – Нет, жить можно, можно! Это я так, случай рассказал просто.
Любочка с беспокойством оглянулась на Алексея. А он ответил ей широкой счастливой улыбкой.
Пустыня кончилась. Всадники стояли перед узким проходом в обрывистой горной цепи, еще не освещенной солнцем, а потому особенно черной и особенно страшной.
– Чертова щель, – скрывая беспокойство, сказал старшина. – Горы проедем, до наших – рукой подать.
Он перебросил винтовку на грудь, снял затвор с предохранителя и решительно послал коня в Чертову щель.
В узкой и извилистой горной теснине было мрачно и сурово. Старшина уже держал винтовку в руках, опасливо и настороженно вглядываясь в нагромождения камней, ломаную линию скал, встречные расселины и тупички.
Но было тихо. Четко доносился дробный перестук лошадиных копыт.